Я выбежала к корпусам, с разбегу прыгнула в первое же открытое окно и завыла.
Запах теплого мяса оглушил меня еще на первом же вдохе. Сразу я почувствовала прилив новых сил и так хорошо знакомый восторг, после которого я обычно отключаюсь и побеждает Тварь. Я еще выла, а слюна уже заливала чьи-то простыни, и передняя лапа сама собой поднялась для удара. Двести тридцать четыре на четыреста девяносто два!..
Что было дальше, я плохо помню. Кричали. Много, со всех сторон. Я захлебывалась слюной и, кажется, вслух орала себе, что люди людей не едят.
* * *
Очнулась я на задворках столовой. Валялась в грязи, уткнувшись мордой в бачки с отходами, – наверное, успела в последний момент отбежать сюда, чтобы не слышать мясного запаха. В корпусе, где я была только что, горел свет. Маленькие фигурки людей суетились, бегали туда-сюда. Хорошо.
Не дав себе опомниться, я рванула к следующему корпусу. Прыгнула в окно, взвыла и опять захлебнулась слюной. Вспыхнул электрический свет, и он-то меня и спас: ослепил на пару секунд. Мне хватило, чтобы развернуть Тварь обратно на улицу.
У меня кружилась голова. Звериная эйфория нагнетала, вокруг пахло адреналином, от этого мне становилось плохо. Третьего раза могу не выдержать, отключусь. Адреналин просачивался в ноздри, даже перебивая запах падали. От этого сносило крышу. Я взвыла и побежала вдоль корпусов, голося на весь лагерь. Так было проще.
В окнах веером загорался свет. В свете мелькали фигурки. Тварь тянула меня туда, к людям, но я просто поворачивала морду на запах падали и бежала дальше за этим запахом, не забывая выть.
Уже через минуту из корпусов начали выходить сонные воспитатели, один даже был вооружен, он-то и погнался за мной. Я не видела, что такое у него в руках, но запах оружейного масла говорил сам за себя.
Лагерь проснулся. На улицу, галдя, выбегали ребята, воспитатели пытались загнать их обратно, этот с оружием гнался за мной – но куда ему! Хотя бежала я не быстро. Запах теплого мяса прокрадывался в ноздри, перебивая падаль. Это могло значить только одно: они уходили! Я шумно втянула воздух, чуть не захлебнулась слюной от теплого запаха и увидела, что на небе появилась ярко-розовая полоса.
Грохнул выстрел. Тварь вздрогнула, скакнула за сарай и только там почувствовала режущую боль в лопатке. Это стало последней каплей.
Я взвыла в голос, растянулась на траве и разревелась как девчонка. Потому что больно, потому что устала. Потому что неизвестно, что будет завтра, но точно, что ничего хорошего.
* * *
Когда ко мне подбежали, на мне уже не было шерсти. Слабое человеческое тело ныло от боли и усталости. Я растянулась на земле и от души ревела, зажимая рукой маленькую красную лунку от пневматики. Сейчас она затянется без следа, но легче мне не станет.
Вокруг меня уже собралось человек пять. Позорище-то какое! Этот, который в меня стрелял, вцепился в мое запястье, пытаясь отнять ладонь от раны. И вопил в самое ухо:
– Она укусила тебя?! Куда побежала?!
– Бешеная-бешеная, – рассуждали между собой две воспитательницы. – Лес же рядом, а там зверь. Покусает собаку больная лисица – и готово. Деревенские-то прививок не делают, им хоть кол на голове…
– Куда побежала, спрашиваю?!
Я махнула рукой себе за спину, чтобы этот с пневматикой отвязался. Он вскочил и удрал бегом. На его место тут же кто-то присел и принялся талдычить мне про изолятор и уколы. Я плохо слушала. Я ревела и орала в голос, что в лагере опасно, что надо уезжать, а остаться могут только чокнутые самоубийцы, которым не страшна никакая Падаль. Плохо помню. Вокруг меня быстро собралась куча народу, несмотря на ранний час, и я им все орала про опасность. Теоретически у таких, как я, не должно быть истерик – но кто проверял все эти дурацкие теории?
2 августа (утро)
От порции валерьянки в изоляторе мне как будто полегчало. Я сидела на кушетке и смотрела в окно, пока медсестра пыталась найти мою исчезнувшую царапину. Врать, что никто меня не кусал, было поздно: на футболке осталась дыра как от хорошего клыка, да еще и с пятнами крови. Эх, опасно мне попадаться врачам!
– Ничего не понимаю! – Медсестра задрала мне майку на голову, но это не помогло. – Она тебя укусила?
– Да, вот. – Я надавила пальцем на лопатку, чтобы след остался. – Синяк, наверное, будет.
– А кровь?
– Так стреляли-то в собаку! Ее и кровь.
– А… Ну радуйся тогда, укола не будет. Майку выкини. И не реви так больше, весь лагерь на уши подняла.
– В лагере правда опасно. – Вот этого говорить мне совсем не стоило. Во-первых, медсестра не поняла. А во-вторых, я опять разревелась, сама от себя не ждала. Если долго отжимать пружину, она в конце концов выстрелит. Тебе в лоб.
Медсестра сразу проснулась и развила бурную деятельность вокруг моего ревущего организма.
– Так, на-ка градусник. И дай сюда свой живот… Когда ела в последний раз?
Она меня теребила по-всякому: пальпация, температура, кардиограмма. А я все ревела. Знала, что нельзя, но как только я об этом вспоминала, реветь хотелось еще больше.
– Ты так обезвоживание заработаешь! Домой, что ли, хочется?
Домой хотелось. Но было нельзя.
Потом она достала тонометр, и я равнодушно подумала, что дела мои совсем плохи. С моей альтернативной физиологией врачам лучше не попадаться, да и повода обычно нет. На мне же все заживает, как на собаке. Температуру сестра уже намеряла звериную – тридцать восемь, но, похоже, не поверила электронному градуснику. А тонометр – это серьезно. В прошлый раз мне пришлось его разбить, как бы случайно, иначе меня бы взяли не в училище, а в больницу. Тетка потом орала полвечера, пока дядька ей не напомнил, сколько тонометров и градусников перебила она сама.
– Черт-те что! Не реви, не слышно! – Медсестра уже давила на грушу, а мне было все равно.
Она померила мне давление раза три. Потом вскочила и убежала, но ненадолго, только за подмогой. Явился врач, сонный и злой, велел звонить моим и в больницу. Этого делать было нельзя, потому что нельзя совсем. Если меня заберут, то лагерь останется один на один с Падалью. От ужаса я разревелась еще больше.
– Телефон говори.
Я назвала правильный. Только первые цифры – четыреста девяносто пять вместо нужных. Плавали – знаем: это несуществующий номер. Пускай дозваниваются хоть до утра. Мне нужно быть здесь. И успокоиться, в конце концов, нужно, но тогда это казалось невыполнимым.
– Ложись, не сиди! – Медсестра силой уложила меня на кушетку и сунула под ноги валик. – Потерпи, скоро поедешь.
Я даже не спрашивала куда. Сама виновата, сама попалась. Я просто устала. Меня охватила такая апатия, что буквально не поднимались руки хоть что-то сделать для своего спасения. Тонометр тюкнуть, например… Нет, у меня нормальное давление для молодого зверя. А людей с таким госпитализируют. Подростков с таким давлением госпитализируют быстро и крестясь, как бы чего не вышло. Я лежала, ревела и смотрела в окно.
