Спохватилась я, уже когда за окном стемнело. Быстро проверила цепи на окнах, провода в коридоре, заперла телик в шкаф. Тварь взяла моду появляться не ровно в полночь, а как только взойдет луна. Я не знала, сколько у меня времени, и металась от окна к окну как ненормальная. Никогда не привыкну, никогда!
Серое питерское небо опускалось все ниже. Я встала у кухонного окна и теребила в пальцах кончик натянутой цепи. Цепь позвякивала, напоминая, что никто не свободен, даже подросток один в пустой хате. И тут мне стало плохо.
Во дворе под окнами разом вспыхнули фонари. Пальцы свело до трясучки. Цепь нагрелась в руках. Я чуть шевельнула плечом, и треньк! – звякнуло о батарею вылетевшее звено. В ноздри просочился запах теплого человеческого мяса: Тварь уже близко.
Я задержала дыхание и вцепилась в подоконник. Сто пятьдесят два на триста сорок!
…Пятьдесят одна тысяча шестьсот восемьдесят. Дешевый пластик хрустнул, вонзился в пальцы острыми углами, и мне даже полегчало на какой-то момент от этой маленькой боли. Выдох. Из-за черных облаков за окном выглядывает полная луна.
У меня заломило суставы, кости, ярость застучала в висках. Осколки пластикового подоконника я нарочно зажала в кулаках, чтобы режущая боль помогла хоть как-то сохранить ясную голову. Задержала дыхание. Сейчас пальцы станут негибкими и выпустят пластиковые осколки. Ярость накатит с новой силой, а вдох заставят сделать упрямые рефлексы – как они меня бесят! Я потеряю контроль и кого-нибудь убью. Тогда все скажут, что Ирка Варшавская – Тварь и ее надо сдать в поликлинику для опытов.
Тварь и есть. Так получилось. Ни за что, ни почему, а так, потому что так. Кому-то достаются от бабушки красивые глаза, а кому-то – звериная шкура. Я не виновата, бабушка не виновата, да никто, блин, не виноват, просто так получилось. Я чуть с ума не сошла, когда осознала это. Ни за что, а просто так. Ни почему, а по законам бессердечной генетики. Она никого ни за что не наказывает, никому ни о чем не напоминает. Она просто есть, и у нее свои законы. У меня до сих пор крышу сносит, когда я об этом думаю. Тогда я задерживаю дыхание и умножаю в уме трехзначные числа. Потому что надо с этим жить, другого-то нет.
Луна, торчавшая перед глазами огромным бельмом, резко ушла вверх. По носу ударила пыльная батарея, и визгливый волчий вой вырвался из меня. Привет, Тварь. Привет.
* * *
Тварь чихнула от пыли и встала передними лапами на подоконник, как собака в ожидании хозяина. Господи, чем я думала, когда устроилась ждать ее у окна?! Да еще цепь порвала… Увидит жертву – сиганет в закрытое окно, и я не удержу… Во дворе на лавочке, как назло, нарисовалась компания с гитарой. Только что их не было! Через двойной стеклопакет Тварь прекрасно слышала запах теплого мяса.
Желудок стиснуло ледяной рукой, луна расплылась перед глазами. На лапу капнуло теплое – слюна! Моя собственная и чужая, звериная. Голод и ярость – вот все чувства Твари. Я не должна быть такой. Я никогда не стану такой. Есть Тварь, есть я. Сейчас у нас общее тело, но к утру это пройдет, я знаю… Двести пятьдесят шесть на пятьсот семьдесят два!
…Сто сорок шесть тысяч четыреста тридцать два. Спазм скрутил мой желудок, и новый приступ ярости ударил по вискам. Слюни заливали подоконник. Компания на лавочке заняла все внимание Твари. Задние лапы ее напряглись для прыжка…
В последний момент я успела развернуть лапу и заставила Тварь прыгнуть не в окно, а назад, в глубину кухни. Мы больно влетели мордой в шкафчик, внутри его загромыхали кастрюли – так, что Тварь вздрогнула, и мне сразу полегчало. Мы больше не видели жертвы, и ярость отступила. У меня было несколько секунд, пока Тварь не опомнится и снова не побежит к окну. Я должна ее удержать. Пусть эти с гитарой уйдут. Пусть не дразнят мою Тварь.
Ноздри защекотал тоненький запах перца. Я быстро нашла ящик со специями, выдернула его, сунула морду в стопку вскрытых бумажных упаковок и сделала вдох.
– А-а-а! – Крупинки перца забились в ноздри и достали до самых мозгов. Брызнули слезы, а глаза, кажется, выскочили к потолку. Тварь взвизгнула, шваркнула по ящику лапой, и пачки специй разлетелись по кухне, распыляя вокруг содержимое. Ноздри жгло, и точно попало в глаза. Тварь визжала и валялась по полу, лапой пытаясь выковырять из носа перец. Мне казалось, что нос и глаза облили кислотой изнутри. При каждом вдохе жжение усиливалось.
Хорошо. Очень хорошо. Такой ингаляции мне хватит на полчасика спокойной ночи, а потом можно и повторить. Когда ноздри забиты перцем, Тварь не услышит запаха мяса и никого не сожрет.
Терпеть это было адским испытанием. Перец буквально выедал всю морду изнутри. Тварь верещала так, что уши закладывало. Но вот в чем штука: лапами и холкой я чувствовала все вибрации за стеной.
Кто-то из соседей ходил по комнате туда-сюда, и Тварь знала это даже с выжженными ноздрями. Пока боль была сильнее голода, но скоро она пройдет. Скоро пройдет, кажется, я уже уговаривала себя.
За окном громко распевала компания с гитарой. Тварь обернулась на шум, но я быстро перевела взгляд на разбросанные пакетики с перцем. Твари они не понравились, и она, ворча, попятилась в коридор.
Кто-то гулко поднимался по лестнице. Нас разделяла тоненькая дверь, я человеком-то легко бы ее разбила, а сейчас… Тварь подкралась и сунула нос в замочную скважину. Сквознячок. Запахов пока не слышно, весь нос забило перцем. Зато слышны шаги.
Я поймала себя на том, что по-кошачьи пытаюсь поддеть когтями угол двери, глядя при этом в замочную скважину – типа, это не я. Попятилась. С трудом, но попятилась: Тварь манили шаги на лестнице, и она не хотела уходить. Так задом мы зашли в комнату, где под окном распевала компания…
Через пару секунд мы уже стояли у окна и поливали слюнями подоконник. Я пыталась зажмуриться, но Тварь уже просачивалась между зигзагами цепи к стеклу. Все-таки дядька крупнее меня и зазоры оставляет больше.
Я нарочно заскользила задними лапами по подоконнику, но сделала только хуже: Тварь оттолкнулась и прыгнула.
От удара лба хрустнул стеклопакет, мелкий осколок царапнул по носу, как будто вспоров блокаду запахов. Трава, дерево, земля. Мясо. Мы тяжело приземлились на асфальт, и ноги сами понесли в глубину двора, где бился теплый сладкий запах.
Компания с гитарой так и сидела на скамейке, почти под самыми окнами. И пахла. Я уже ничего не соображала. Тварь чуяла мясо и несла меня как миленькую. На бегу я только вертела башкой в надежде, что попадется под нос что-нибудь вонючее, что на секунду отвлечет Тварь, и уж тогда я не растеряюсь. Как утопающий колотит руками по воде, вот на что это было похоже. Так он только скорее нахлебается, скорее утонет. Если я сейчас кого-нибудь убью, я останусь Тварью еще на три тысячи двести восемьдесят семь дней. Это очень долго, это девять лет – больше половины моей жизни.
Я глядела в упор на темноволосого парня с гитарой. Точнее, на его шею. Точнее, на толстенную голубую вену, и это была уже не я.
Они меня не видели. Они распевали что-то громкое и неумолимо приближались: три, два, один… В последний момент я сумела выпрямить передние лапы, и мы шмякнулись мордой об землю, как будто поклоны бьем. Это была всего секунда, и она-то меня и спасла. В этот самый момент, когда Тварь уже упала, но еще не успела вскочить, в ноздри просочился новый запах.
