— Кто напугал мою крошку? — Нюраня ходила по комнате, гладила по спине дочь и нежно приговаривала. — Какой злодей моей ненаглядной страхов напустил?
— Бабай, — тихо проговорила ей в ухо Клара. — Много бабаев…
— Ах Бабай! — воодушевилась Нюраня, потому что дочь стала реагировать на вопросы. — Дык ышшо и много! — Редко, только в минуты острого волнения у нее пробивался сибирский говор. — А мы их — геть! Сейчас веник возьмем, на совок их сметем — да в печь! Где они попрятались?
— Везде сидели.
— Ах, везде! За шторами были?
— Были!
И тут Нюраня допустила ошибку. Едва ли не впервые у нее с дочерью возникла душевная связь: как общее кровообращение, еще не на уровне сосудов, а тонких капилляров — И Нюраня все испортила. Капилляры порвались.
Нюраня подошла к окну, отдернула штору, показала:
— Видишь? Никого нет. Кларочка, бабаев не существует, это только страхи. Бабаев не бывает!
— Они есть! Были! — возразила вполне энергично Клара. — Они хотели меня съесть!
Клара подняла голову, увидела отца, протягивающего руки. Он все это время топтался рядом, что-то испуганно бормотал.
— Донечка! — простонал Емельян.
— Папка! — Клара отпихнула мать и перелетела на руки отцу.
Он прижал ее к себе.
Его лицо, некрасивое от природы, отекшее от пьянства, в красных прожилках на пухлых щеках и шишковатом носе, светилось таким счастьем, что Нюраня закашлялась. Слишком много испытаний за короткий период минут в десять: страх за дочь, ее ужас, блаженство мужа.
— Папка! Бабай с бабаями был! — говорила Клара.
— Конечно, — соглашался Емельян.
— Они хотели меня съесть!
— Ох, изверги! Да за что ж? Да как ж?
— Потому что мама меня одну оставила!
Крепко обнимая отца за шею, Клара вывернула голову и посмотрела на мать…
Курс психологии в институте был коротким, один семестр, по результатам не экзамен, а зачет. Стране остро требовались врачи, способные останавливать эпидемии, лечить хронические болезни, осуществлять хирургические вмешательства. Универсалы на первых порах, а специализация придет, когда заживем лучше. И психология была — от жиру, не до нее, не до тонких переживаний пациентов. Хотя потом Нюраня много раз сталкивалась с тем, что эти самые переживания, правильно направленные, действуют лучше лекарств, а запущенные убивают безо всяких видимых оснований.
Курс по психологии читал замечательный лектор. Нюраня в то время девятимесячную дочь переводила на коровье молоко. Точнее: нянька Ульяна переводила под контролем Нюрани. Которая сидела на лекциях с перевязанной грудью — если не остановит выработку молока, то случится грудница, и летняя практика в больнице накроется.
Лектор был замечательным, потому что, рассказывая интересно и занимательно, он обязательно и несколько раз подчеркивал, что нужно запомнить по теме. Запомнить один-два постулата. Всего лишь. На зачете он будет спрашивать именно эти постулаты.
Лекция, единственная, посвященная детской психологии. Постулат: «Ребенок — это не взрослый человек!» К его поступкам, реакциям нельзя относиться с моральными мерками, которые прикладываются к взрослому человеку. Если ребенок ловит в болоте лягушек и потрошит их — это не значит, что из него вырастет живодер и душегуб. Напротив, — ученый-анатом. Как, скажите, еще изучить анатомию млекопитающих, как не резать их? Если мальчишка собирает камни и пуляет ими по окнам соседского дома, это вовсе не значит, что в нем зреет вор, грабитель-уголовник. Во-первых, пулять интересно, во-вторых, это проверка на смелость — рискну ли я, в-третьих, в этом доме живет бабка, у которой мой отец покупает дрянной самогон, напивается, а потом бьет мать, и меня, и сестру. Из хулигана с камнями с некоей долей вероятности вырастет талантливый «опер» — так теперь называют работников сыскной полиции. Отрицая тесную зависимость физиологических процессов и психических, все-таки уместным будет привести сравнение, которое наглядно подтверждает постулат. На лекциях по детской хирургии, я это доподлинно знаю, вам говорили, в сущности, то же самое: «Ребенок — это не взрослый!» И приводили пример с девочкой, которая подлезла под руку бабке, вытаскивающей чугунок из печи. Варево опрокинулось, на спине у девочки в районе лопаток был ожог, который залечили, не подумав о пересадке кожи. Из девочки выросла девушка с красивыми сиськами… под мышками! Просторечные «сиськи» в речи рафинированного профессора резали слух. Он должен был сказать: «грудные железы». Но именно «сиськи» заставили еще раз вбуровить в свой мозг постулат: «Ребенок — это не взрослый!». Не меряй его на аршин взрослых, не оценивай его, не предрекай, не ставь клеймо.
Дочь смотрела на нее со злорадным торжеством. Если бы кто-то другой так смотрел, Нюраня навеки записала бы его в недруги. «Ребенок — это не взрослый!» — повторяла мысленно Нюраня — как вызывала, вспоминала музыкальный мотив, отчаянно необходимый. Хотя никакая мелодия не способна защитить от детской ненависти твоей собственной дочери.
Клара несколько раз повторила: «Мама меня оставила! Мама меня бросила! Бабаи пришли!»
Емельян сюсюкал:
— Мама плохая, бабаи плохие! Папочка с тобой.
Нюране хотелось оторвать от него дочь, втиснуть в себя, пальцами, когтями разорвать грудину и прижать дочь к жарко бьющемуся сердцу. Это ей хотелось, а Кларе было не нужно. Дочь зримо наполнялась жизнью, сознанием собственной исключительности.
Принялась вертеться на руках у отца:
— А где Рая? Я хочу Раю!
Если бы она сказала, что хочет звездочку с неба, Емельян выскочил бы на улицу, принялся прыгать или громоздить лестницы — за звездочкой. Кларочка хочет звездочку! Стремление угодить дочери было написано на его пунцовом рыхлом лице, неожиданно ставшем почти красивым.
Ему не требовалось прыгать за звездами, совершать подвиги, только повернуть голову, спросить жену:
— Где эта жидо… где Рая?
— Уехала. Навсегда, — ответила Нюраня.
— Я хочу Раю! — с привычными капризными интонациями канючила Клара.
— Она хочет Раю, — вторил Емельян.
— Раи не будет! — отрезала Нюраня. — Скажи спасибо своему папе, Кларочка! Я иду топить печь и готовить ужин.
Уложив дочь, Нюраня и не подумала сесть в кресло, вязать и слушать болтовню мужа. От вида спиц и пряжи Нюраню уже тошнило. Она поставила лампу на свой стол, села спиной к мужу и принялась читать книгу. Емельяна подобная вольность возмутила. Ему не терпелось похвастаться, что дела его пошли на лад, что заручился поддержкой и покровительством немцев.
— Ты это… чаво это?! — прикрикнул он. — Ну-ка лампу на место и сама — к ноге!
— Отстань!
— Да я тебе! — Он хотел вскочить, но зашатался и чуть не упал.
