Во втором кинотеатре — «Виктория» — показывали то же самое, но только для высшей расы, для немцев. Вход даже прикормленной местной верхушке был заказан. Истинные арийцы не смотрят кино в одном зале с вонючими славянами.
Фортепианные концерты были. «Пианисткие», как их обозвал Емельян. Играл замечательный виртуоз Михаил Брандорф. Он чудом спасся — выбрался после расстрела евреев из-под трупов в овраге. Приполз к Николаю Ивановичу Андриевскому, директору музыкального училища. Андриевского Нюраня знала, принимала роды у жены Николая Ивановича.
Ей было неведомо, как ведут себя мужики на поле боя, но по тому, как они держатся при тяжелых родах любимой жены, вполне можно составить представление. Трусят, расплываются и утекают под плинтус. Очень трусят, но напрягаются, кажется — коснись и током ударят. При этом умудряются всем внушить: я здесь, я сильный, под моим присмотром с вами не произойдет ничего страшного, каждый делает свое дело (жена рожает, доктор Пирогова принимает ребенка), а я с вами. Именно так вел себя Андриевский. Когда же Нюраня вышла в коридор и сказала Николаю Ивановичу, что у него родился сын рекордного веса под четыре килограмма, что роженица в норме, хотя подштопать придется. Он расслабился и сделал попытку уплыть под плинтус. Однако спросил: «Могу ли я быть полезен?» Нюраня отпустила его домой отдыхать. Николай Иванович настолько измучился от волнения и необходимости сохранять присутствие духа, что даже не нашел сил бурно радоваться.
Нюраня не верила, что Андриевский, зарегистрировавший в фашистской управе музыкальное училище, стелется перед немцами, ублажает их слух произведениями Вагнера и Моцарта из-за трусливого лизоблюдства.
Вездесущая Оля подтвердила: Андриевский выписывает справки молодым ребятам направо и налево, будто они студенты музучилища, чтоб в Германию не угнали. А про Брандорфа уже поползли слухи, что еврей. Гадские немцы как «фотрфьяно» слушать, так в восторге, а как еврей, так в расход. Оля уже тропку наладила, с брянскими партизанами есть связь, надо музыканта умыкать. Кабы Анна Еремеевна помогла документами…
Она помогла. Стырила из кармана мужа аусвайсы — немецкие свидетельства личности с печатями, только вписывай на второй сверху строчке фамилию и имя. В кармане шинели мужа аусвайсов была целая стопка, Емельян одаривал ими тех, кто показывал богатые дома и еврейские схроны.
— Меня ценят! — в пьяном угаре раздувался Емельян. — Сам генерал фон Дитфурт объявил мне благодарность!
Емельян показал фашистам подвал, где были замурованы полотна из картинной галереи, которые не успели эвакуировать в Уфу.
Картины выносили на улицу, фон Дитфурт тонкой тростью указывал на те, что забирает. Остальные сваливали на землю у забора. Их потом, сколько уместилось на телегу, Емельян привез домой и затащил на чердак, авось пригодятся.
Вряд ли немецкий генерал выразил благодарность Емельяну словами или пожал руку. Самое большее — похлопал тросточкой по плечу. Емельян — холоп на иерархической лестнице. В представлении фон Дитфурта, Емельян стоит ниже породистых лошади или собаки. Высшее счастье холопа — угодить хозяину.
Нюраня слышала в юности рассказы о зверствах колчаковцев и красноармейцев, о кровавом подавлении Сибирского и Тамбовского восстаний, она видела коллективизацию в Курской области, однажды в их больничку привезли умирающего красноармейского командира. Сбежавшие с этапа кулаки вспороли ему живот, насыпали зерна и оставили записку: «Жри! Вот тебе колфоз и расверска».
Как бы страшно ни звучало, но война предполагает убийство, крайнюю жестокость, ослепление ненавистью и попрание человечности. И в этом смысле зверства фашистов не оправданы, но вписываются в сценарий войны с ее четким разделением: свой — чужой, враг — союзник. Пусть куряне для фашистов враги. Захваченные, подавленные, униженные, но враги, которых следует ненавидеть. Только немцы их не ненавидели, даже не презирали. Они относились к завоеванному народу как к недочеловекам, двуногим животным, как к скоту. Пасутся стада одомашненных животных — факт реальности, и скот в определенных количествах полезен. То, что неарийцы тоже люди, с их страстями, любовью к детям, заботой о стариках, с их литературой, музыкой, архитектурой, промышленностью, освоением новых земель, научными открытиями, с их правом жить на этой планете, — немцам не приходило в голову. Среди скота есть брак: гнилые породы, например, цыгане; быстро размножающиеся и несущие вредные болезни — евреи. Те и другие должны скрупулезно уничтожаться, чтобы стадо сохраняло аккуратность.
Если бы не собственный Нюранин опыт общения с немецкими офицерами и не рассказы верных людей, она бы не поверила, что такое может случиться, что великая нация германцев превратится в одурманенных мировым господством палачей.
Нюраня ежевечерне вязала вещь за вещью: носки, кофты, пинетки младенцам, шерстяные чулки. Емельян не замечал, что иногда перезвон спиц становится лихорадочнее, что жена вдруг чертыхнется, распустит связанное, зло дергая за нить, потом вставляет спицы в пустые петли. Он сидел в кресле, пил и разглагольствовал. Он, в своих речах постоянно повторяющихся, был умен, хитер, изворотлив. Этой гордячке, его жене, что сидит напротив и носочки вяжет, отчаянно с ним повезло. Она у него на коротком поводке!
Самым страшным для Нюрани было даже не открытие, что какой-то народ тебя, представителя другого народа, считает скотом. Немцы не марали ручек, для управления стадом животных они из самого стада выбирали пастухов — холопов. И были такие, как ее муж, про которых много лет назад сказал Некрасов: «Люди холопского звания сущие псы иногда — чем тяжелей наказание, тем им милей господа».
Чтобы защититься от бахвальства мужа, Нюраня столько передумала-перемыслила, сколько за всю предыдущую жизнь не случилось. Она всегда торопилась, вечно не хватало времени, а тут оно остановилось — шмякнулось в комнату, где сидит пьяный Емельян в кресле, а она напротив его, с вязанием в руках.
Вечер заканчивался тем, что самохвалебные речи мужа переходили в бормотание, потом он ронял голову на грудь, через минуту раздавался булькающий храп.
— Помочь, Анна Еремеевна? — входила в комнату Ревекка, переименованная в Раю.
— Помоги, Рая. Ты за ноги, я под плечи — несем.
— Давайте здесь разденем, он опять обмочился, испачкаем постель.
— Тогда сваливаем на пол, если тебя не шокирует вид…
— Совершенно не шокирует, — говорила Рая, расстегивая ширинку, стаскивая брюки с Емельяна. — Я три года ухаживала за парализованным дедушкой Яковом.
— Который дирижером был?
— Великолепным!
— Если человека, — рассуждала Нюраня, наблюдая за тем, как Рая переодевает Емельяна в чистые кальсоны, — не шокирует неприглядный вид человеческой плоти, то из него может получиться медик.
— Замечательная специальность! Но я мечтаю стать музыковедом. Исполнитель из меня средненький, а зачаточные способности раскрыть, описать словесно то или иное исполнение присутствуют, как и жажда этим заняться.
