– Внешне, быть может, вы действительно живете тихо и ни с кем не встречаетесь, но вы же не можете отрицать, что к вам время от времени приходят ваши друзья, с которыми вы играете в преферанс…
– Вы что, следили за мной? – Теперь уже Рогозин играл другую роль – роль оскорбленного в лучших чувствах интеллигента; потому и тон его резко изменился; теперь он говорил уверенно, с какими-то бархатными интонациями. И осанка его тоже стала другой – теперь он стоял, выпятив грудь, словно провоцируя своего обнаглевшего обвинителя.
– Разумеется…
– Разумеется, да? Или, разумеется, нет?
– Да, да! И хватит кривляться! – закричал взбешенный Крымов, из последних сил сдерживаясь, чтобы не наброситься на Рогозина. – Повторяю: если ваши лучшие друзья – Иноземцев и Ивонтьев – ушли от вас за полночь, то пианист, который называл себя Германом Кленовым, остался! Он ночевал у вас, причем неоднократно…
– Никакого пианиста я не знаю, и прошу оставить меня в покое… И нечего размахивать у меня перед носом своим дурацким удостоверением. У меня таких знаете сколько?
Крымов снова сжал кулаки.
– Кому принадлежат эти туфли?
– Моей любовнице. Что дальше? – Рогозин, скрестив на груди руки, сделал губы кружочком и принялся гримасничать, словно стоял перед зеркалом и разучивал роль дегенерата.
– Кто ваша любовница?
– Вы же все равно не поверите…
– Да мне все равно, кто ваша любовница. Но знайте: если это ее туфли, то вам все равно придется поехать со мной. Это слишком серьезно, и нечего валять дурака и испытывать мое терпение. Да поймите же вы наконец: все происходящее сейчас, вот здесь, у вас, – все это имеет прямое отношение к преступлениям, которые я расследую… Предупреждаю, кстати, хотя вовсе и не обязан это делать, поскольку руковожу частной сыскной фирмой и не являюсь официальным представителем правоохранительных органов. Так вот предупреждаю: вы можете прямо сейчас позвонить своему адвокату, чтобы даже в беседе со мной не наговорить лишнего и не угодить за решетку…
– Да не пугайте… Я вас все равно не боюсь. А если все действительно так серьезно, как вы говорите… – Рогозин снова поменял свое обличье и превратился в вежливого донельзя собеседника, жадно ловящего каждое слово своего гостя, – то я уж, так и быть, назову вам имя этой женщины. Только вы мне не поверите, не поверите, что такая женщина, как Вероника, могла оставить здесь свои туфли… Более того… – Рогозин метнулся к кухонному шкафу и, раскрыв его, достал оттуда хрустальную шкатулку с дешевой, но довольно-таки изящной бижутерией. – Вот, полюбуйтесь, но и это еще не все. В моей постели вы найдете и ее пижаму, а на туалетном столике – косметику и даже бигуди. Знаете, по утрам у Вероники целый час уходит на то, чтобы привести себя в порядок…
– Вероника? Назовите ее фамилию.
– Лапина… Она работает гримершей в драмтеатре.
– Это та самая, которая является сожительницей Германа Кленова?
– Сдаюсь… Вот теперь, когда речь зашла о Веронике, имя Герман уже не воспринимается… как нечто из ряда вон… Но посудите сами, господин… как вас?
– Крымов! – рявкнул Евгений.
– Так вот, господин Крымов… Как бы вы себя повели, если бы к вам на ночь глядя ввалился незнакомый человек и начал обвинять вас в том, что у вас ночует… можно сказать, муж вашей любовницы? Это я про Германа… Да, они живут, и довольно долго, но это еще ни о чем не говорит… Они – свободные люди, ничем не связанные. И вольны жить так, как им хочется. Она привязана к Герману и относится к нему с материнской нежностью. Нас же с Вероникой связывают совершенно другие отношения…
– Вы хотите сказать, что она вас любит?
– У меня есть деньги, а Вероника понимает в этом толк. Быть может, она и романтична, но не настолько, чтобы отказываться от того обеспечения, которое ей предоставляю я.
– Но вы же сами только что сказали, что нигде не работаете.
– Я сдаю квартиры, а это не такие уж плохие деньги.
Крымов вдруг понял, что его держат за дурака – уводят от темы. А ведь туфли, австрийские, на шпильках, – вот они!
Ни слова не говоря, Крымов направился в прихожую, где он, как только вошел, увидел телефонный аппарат. Потребовалось всего несколько минут, чтобы связаться с Корниловым и сообщить адрес Рогозина. Напоследок он добавил: «Это срочно!» И положил трубку.
– Вы что, вызвали милицию? – с презрительной усмешкой спросил Рогозин, стоявший в дверях кухни. – Боитесь, что не справитесь?
– Мне не нужны неприятности, – признался Крымов, присаживаясь на табурет и готовясь к встрече с Корниловым. – Советую и вам проявить благоразумие.
– Скажите, на что вам сдались эти туфли и Вероника? Что такого она могла сделать? Она что, украла их, что ли?
– Вы бы лучше показали мне ее фотографию…
– Пожалуйста…
Рогозин под взглядом Крымова прошел в комнату и вернулся с небольшим фотоальбомом, раскрыв который показал несколько снимков Вероники Лапиной. Это была настоящая красавица, рыжая, яркая, белокожая, роскошная…
– Думайте, гадайте, что она нашла в таком неудачнике, как я, – усмехнулся Рогозин.
Глава 16
25 июля
– Мне кажется, что я скоро стану толстая, как бочка… – Юля стояла перед зеркалом и рассматривала свое тело.
Она старалась не думать о том, где она и что с ней собираются делать. За распахнутым окном щебетали птицы, которые то и дело присаживались на ветки и, казалось, словно подглядывали за пленницами. Но если Юля то принимала холодный душ, то делала гимнастику, то чертила, сидя за столом, план побега, то Стелла лежала ничком на кровати, переваривая сытную и калорийную пищу; она готовилась к смерти. Во всяком случае, она так говорила. Предательство Боксера, ее любовника, сломило ее окончательно. Теперь она рассказывала о нем только самое мерзостное – Боксер, оказывается, был редкостный садист. Стелла обвиняла уже и себя: считала, что смерть – лучшее наказание за измену мужу, честному и порядочному человеку. А потом и вовсе замолчала – то рыдала, то всхлипывала, изнуряя себя стонами и надрывными возгласами.
Между тем утро выдалось солнечное и прохладное. И необычайно тихое. Не слышно ни выстрелов, ни грубых окриков противного охранника, умолкшего навеки…
Юля со Стеллой видели накануне вечером, как подъехавшая «Газель» увезла тела убитых (а может, и недобитых) охранников в лес…
– Стелла, прекрати хандрить! Если они нас откармливают, значит, мы им зачем-то нужны! Копи силы, дурочка, а не раскисай! Ну-ка, поднимайся! Ты что, забыла, что вчера кто-то перебил половину охраны? Значит, есть люди, которые знают, что мы здесь; пусть даже они и действуют по какой-либо другой причине, но действия их направлены-то против этого выродка! И вообще, постарайся вспомнить все, что ты о нем знаешь… Ты фамилию-то его хотя бы узнала, когда принимала на работу?
