– Я и так запомню.
Игорь продиктовал и стал собираться. Он чувствовал на себе тяжелый женский взгляд, молящий его о том, чтобы он остался, но на сердце была рана, и она сильно кровоточила. Он знал, что не успокоится, пока не найдет Юлю… А для того, чтобы найти ее, надо было отыскать Веру. Теперь уже и он считал, что все действующие лица в этой трагедии – живые ли, мертвые – каким-то образом связаны…
– Она у Захара…
Игорь резко повернулся, но Лоры уже в прихожей не было.
– Встретимся, – пробормотал он.
* * *
Рогозин встретил его пьяной и благодушной улыбкой.
– Вы ко мне? Проходите.
Глядя в опухшее, деформированное алкоголем и нездоровым образом жизни лицо Рогозина, Крымов вспоминал, что когда-то, очень давно, даже восхищался им – и этим лицом, и этим человеком. Он был хорошим артистом и, безусловно, талантливым человеком, звездой местного драмтеатра. А потом его пригласили в Москву, сниматься в каком-то фильме на «производственную» тему. Снялся. Дальше пошли небольшие, но яркие роли, а затем пауза длиной в оставшуюся жизнь… Крымов слышал, что он вернулся из Москвы много лет назад, вернулся поистаскавшийся, как загулявший кот, и наотрез отказался работать в своем театре. Точно одержимый, Рогозин ждал новых приглашений из Москвы, и не только с «Мосфильма», но из «двух театров», но так и не дождался… Во время его столичной «эмиграции» у него умерла мать, которая оставила ему две квартиры в центре. Если бы не квартиранты, которых Рогозин туда пускал за большие деньги, он бы умер голодной смертью… Умер бы со своими обидами, амбициями и упорным желанием не работать…
– Мы с вами знакомы? – все еще улыбаясь и не представляя, чем может для него закончиться эта встреча, спросил Рогозин.
– Нет, но сейчас познакомимся… – Крымов одной рукой схватил Рогозина за ворот рубашки, который тут же порвался из-за ветхости, другой врезал ему кулаком в челюсть…
Рогозин отлетел в дальний конец коридора. Он лежал, подтянув к подбородку колени и глядя снизу вверх на надвигающегося на него Крымова.
– Кто вы? Что вам надо?
– Где тот человек, что жил у вас?
– Какой человек? У меня многие жили! Кто именно вас интересует?
Крымов вдруг вспомнил глаза борзой – как она смотрела на своего оскалившегося убийцу перед смертью, и ему пришлось сделать даже несколько шагов назад, чтобы снова не наброситься на этого жалкого актеришку и не выбить из него дух…
– Меня интересует пианист из «Европы», который назывался Германом Кленовым, понятно?
– Но я не знаю никакого пианиста! И у меня никогда здесь никто не жил! Я сдаю квартиры в другом месте, но и там нет никого, кто бы работал в «Европе»… Вы что-то путаете…
– К вам приходили Иноземцев, Ивонтьев, и вы играли с ними в карты, а еще поздно вечером к вам приходил, как к себе домой, пианист Герман Кленов, хотя никакой он не Кленов… Те двое ушли поздно ночью, а пианист остался…
– Но у меня действительно никогда не было никакого пианиста… Может, он заходил в другую квартиру?
Крымов сжал кулаки. Он понимал, что над ним издеваются и провоцируют на дальнейшие действия, после которых ситуация может осложниться… Да, Рогозин хоть и пьет, но мозги свои еще не пропил. Видать, этот пианист ему хорошо заплатил.
– Поднимайтесь… – Крымов протянул руку и резким движением поднял перепуганного актера с пола. – У вас тут есть стулья?
Он подтолкнул Рогозина к кухонной двери.
Первое, что поразило его, так это чистота и порядок. У такого человека, как Рогозин, не могло быть порядка. Даже Крымов, который терпеть не мог грязной посуды и немытых полов, редко когда заставлял себя убираться и находил тысячи причин и оправданий, чтобы только этого не делать. А здесь – идеальная чистота, не считая оставшейся после ужина посуды: одной тарелки с остатками яичницы, стакана, вилки и пустой бутылки из-под водки. Холодильник, скудная мебель – все было без единого пятнышка. Красивые кружевные занавески придавали кухне уют и наводили на мысль о том, что в квартире жила или живет женщина…
И тут Крымов увидел нечто такое, что заставило его вздрогнуть, как если бы он увидел что-то противоестественное, абсурдное, из области сюрреализма: под столом, самым аккуратным образом придвинутые одна к другой, стояли крошечные черные женские туфельки на шпильках…
Крымов, позабыв на время, где находится, видя сейчас перед собой лишь туфли, вытащил из кармана брюк носовой платок и, обернув им правую руку, взял одну туфлю и перевернул подошвой вверх. Конечно, она была сильно потерта, но все же не настолько, чтобы не различить надпись, выполненную готическим шрифтом: «Vena».
Он резко повернул голову, чтобы уловить выражение лица Рогозина. Тот самым внимательнейшим образом наблюдал за движениями своего нахального, агрессивного и непредсказуемого гостя…
– Вы так рассматриваете эти туфли, словно они в крови, черт возьми… – хмыкнул Рогозин и покачал головой. – Вы бы хоть по-человечески объяснили, что вам от меня надо…
Крымов достал свое удостоверение.
– Я расследую убийства, вы хорошо слышите меня: убийства! Так вот, все следы привели в вашу квартиру, понятно теперь? Я уж не знаю, кто вас так подставляет на каждом шагу, но, будьте уверены, уж вы-то от меня не отвертитесь… не сбежите, как ваш знакомый пианист!
– Да я и не собираюсь от вас никуда сбегать. Живу себе тихо-мирно, никого не трогаю…
– Откуда у вас эти туфли? Отвечайте немедленно!
– Вы постоянно на меня орете… кидаете меня на пол, того и гляди прибьете совсем… И хотите после этого, чтобы я вам рассказал всю свою жизнь?
– Идиот! – теперь уже по-настоящему заорал на него Крымов. – На кой черт мне твоя жизнь, если я спрашиваю тебя про туфли?
– Я не имею права отвечать вам, откуда у меня эти туфли. Тем более – чьи они…
– Тогда поднимайся, и поедем в прокуратуру, уж там-то ты расскажешь все. И куда пианиста спровадил вместе с Шониным…
Крымов сделал паузу, чтобы посмотреть, какова будет реакция Рогозина на эту фамилию, впервые произнесенную здесь и сейчас.
Но тот оказался непробиваемым. Либо он был действительно талантливым, если не гениальным актером, решившим до конца играть свою роль ради каких-то – явно материального плана – ценностей, либо он вынужден был играть – из страха за свою жизнь… Одно из двух. Потому что не мог человек, так плотно завязанный в деле, ничего не знать и не видеть. Но более всего Крымова раздражало то, что Рогозин наверняка знал гораздо больше уголовного розыска, прокуратуры и сыскного агентства, вместе взятых, и бравировал этим, с блеском изображая из себя кретина…
– Я никуда с вами не поеду… Я живу очень тихо, нигде не работаю, практически ни с кем не встречаюсь, и если и есть у меня своя личная жизнь, так ни с кем обсуждать я ее не намерен, так и знайте…
