– Надя, прекрати. Я и сама все понимаю. Помоги мне подняться. Сейчас я куплю лимонов и винограда этой рыжей стерве и отвезу их, а потом попрошу Павла Андреевича, чтобы он привел меня в чувство… У него имеются какие-то восточные благовония, масла, словом, он быстро поднимет меня на ноги…
– Ну смотри… А вот и он… – Надя со страхом выглянула в окно. Прямо к крыльцу, чуть слышно шелестя шинами, подъехала большая черная машина.
Вздрогнула от ее слов и Юля.
– Надюша, спасибо, мне пора… Думаю, что тебе следует позвонить Крымову, Шубину, да и Корнилову, сообщить, что в меня стреляли… Опиши все подробно, особенно время… Ты помнишь, который был час?..
– Конечно, помню. Да и пульку я спрятала в надежное место…
– Кстати, а где Чайкин?
– На работе, где ж ему еще-то быть?
– Позвони и ему, поблагодари от меня…
– Тебе, конечно, повезло, что пуля засела неглубоко, думаю, что ты в рубашке родилась…
Юля попрощалась с Надюшей и, пошатываясь, вышла из приемной. «Все-таки надо было вызвать врача…»
На крыльце ее уже поджидал Павел Андреевич. Черная шляпа и черный плащ спасали его от дождя. Внимательные глаза сразу заметили неестественную бледность Юли, да и легкое пальто сидело на ней как-то неловко, потому что она так и не смогла просунуть в рукав раненую руку.
– Что с тобой? – он обнял ее и повел к машине. – Садись, расскажешь… У тебя нездоровый вид…
Ломов усадил ее на заднее сиденье, а сам сел за руль. Юля вздохнула с облегчением: хорошо, что он приехал без Вениамина.
– В меня стреляли… Совсем недавно…
* * *
Всю дорогу он слушал ее не перебивая.
– Вот что, ласточка. Тебе надо прекращать эти дурацкие расследования. Я все обдумал и пришел к выводу, что тебе надо уходить с этой чертовой работы. Ты выйдешь за меня замуж и будешь жить в свое удовольствие… И я тебе это, слава богу, смогу предоставить… Ты как, согласна?
Он спрашивал, не видя ее лица, и если бы вдруг увидел ее глаза, то понял бы, что Юля растерянна… Она не знала, что ему ответить. Теперь, когда у нее ныло плечо, а на лбу выступила испарина, когда в горле запершило от нахлынувшего леденящего ужаса перед смертью, которая была от нее так близко, на расстоянии вытянутой руки, даже нет, всего в нескольких сантиметрах от ее перепуганного насмерть сердца, слова Павла Андреевича о возможном блаженном безделье были как нельзя кстати. В принципе она всегда была бездельницей. И никто не знает, что она пробездельничала всю свою сознательную жизнь. Она училась легко, весело, и у нее была масса времени, которое она убивала, валяясь на своем диване с книжкой… И не было ничего более прекрасного, чем, обложившись яблоками, конфетами или семечками, читать и перечитывать Мопассана, Золя, Бальзака, Моруа… Но кто мог упрекнуть ее в этом? Пожалуй, никто. Она росла, как растение, которому были предоставлены наилучшие условия для развития… В доме всегда было тихо, спокойно, за стеной в таком же блаженном забытьи пребывала ее мама… Они обе, и мать, и дочь, находили умиротворение в чтении книг… Они жили иллюзиями и, наверно, все же немного лукавили, когда признавались друг дружке в любви… Они были счастливы наполовину, потому что в их жизни не было мужчины – мужа и отца. Но потом все резко изменилось. Появился ОН, будущий мамин муж. А спустя какое-то время – Земцов. «Боже, как же давно это было!»
– Вы вызывали милицию? – спрашивал Ломов, ловко выруливая на Кировский проспект и на огромной скорости двигаясь в сторону своего района. – В принципе это было покушение на убийство…
– Нет, но Щукина обязательно сообщит о том, что произошло, Корнилову… Вы вот говорите, чтобы я все бросила… Неужели вы не понимаете, что мне уже просто необходимо поймать этого негодяя?! Во-первых, это мое первое самостоятельное дело, во-вторых, мне хочется довести его до конца уже по той причине, что меня не поддерживает Крымов… Я уверена, в душе он смеется надо мной… Кроме того, должна же я каким-то образом оправдать те усилия, которые потратили на меня, помогая в расследовании этого дела, Шубин и Надя. Что касается моего замужества, то мне показалось, что вы уж очень спешите… Мы ведь практически не знаем друг друга. Тот факт, что мы переспали, ни к чему вас не обязывает… Можете считать меня безнравственной особой, но, честное слово, я спокойнее буду себя чувствовать, находясь на некотором расстоянии от вас, чем будучи вашей женой, вашей собственностью… Вы думаете, я не понимаю, что означает быть ВАШЕЙ женой? Да это же полная зависимость… А мне бы этого ПОКА не хотелось. К тому же я не уверена, что вам действительно это так важно и нужно… Ведь семья подразумевает прежде всего детей, а вам достаточно много лет…
Ломов молча вел машину. И Юля, которая тоже не могла видеть его лица, а потому была лишена возможности определить его реакцию на ее тираду, лишь пожала плечами и, откинувшись на спинку сиденья, замолчала. Но по прошествии нескольких минут она вдруг услышала:
– Это твое последнее слово? – он проговорил слегка хрипловатым, каким-то судорожным голосом.
– Последнее слово мне дадут в суде, – нахмурилась она – ей не понравился тон его голоса. «Можно себе представить, как ты будешь со мной разговаривать, когда я стану твоей женой…» И снова, как тогда, с Земцовым, ее начало охватывать чувство сродни безысходности… Она не потерпит ни от кого насилия, грубости… Она никогда и никому не будет принадлежать полностью. Ответственность в конечном счете совсем не то же, что зависимость. Хотя и зависимость бывает разная: приятная или навязанная кем-то.
– Хорошо, я больше не буду на тебя давить, но спрашивать тебя время от времени, созрела ли ты для того, чтобы выйти за меня замуж, я все-таки буду. – Теперь его голос звучал намного мягче, и уже это радовало. – Ты по-прежнему не хочешь, чтобы тебя осмотрел настоящий доктор?
– А откуда вы знаете, осматривал меня вообще кто-то или нет? – спросила Юля и тут же вспомнила, что совсем недавно сама рассказала абсолютно все, что с ней произошло в агентстве. И про Чайкина, разумеется, тоже.
– У меня есть хороший доктор, он сделает тебе укол, который полностью снимет боль.
– Если это наркотик, то сразу заявляю – мне это ни к чему. Я вполне смогу справиться и сама. Поболит-поболит и перестанет. В крайнем случае можете предложить мне обычное болеутоляющее, например, анальгин. А если честно, то мы едем совсем не туда, куда бы мне хотелось, – она вспомнила, к своему ужасу, о Полине и ее просьбе. И тут же поймала себя на том, что побаивается Ломова. Но, с другой стороны, она должна вытравить из себя это чувство, и чем скорее, тем лучше. Где это видано, чтобы любовники трепетали друг перед другом от страха. Подумаешь, Ломов!
– Не понял… – опять этот недовольный тон.
– Послушайте, Павел Андреевич, мне не нравится тон, которым вы обращаетесь ко мне… Я же не ваша подчиненная, и вы не вызывали меня на ковер… И если я сказала вам, что не собираюсь выходить за вас замуж, это не дает вам права так разговаривать со мной. Короче, если вам что-то не нравится, отвезите меня снова в агентство. У меня сейчас нет сил разговаривать с вами на повышенных тонах. Я все понимаю, не маленькая. Вы – мужчина с большой буквы, и все такое прочее… Но пресмыкаться перед вами я не намерена. Мне надо заехать в магазин, купить там кое-что и вернуться домой. – Мысль о том, чтобы провести ночь в обществе Полины, теперь показалась Юле почему-то даже привлекательной. – Я не готова к тому, чтобы ложиться с вами в постель. Как хотите, так меня и воспринимайте. Я только должна извиниться перед вами, что вспомнила о необходимости заехать в магазин так поздно.
