Стеша вздохнула про себя, увидев это размещение и вспомнив все свои путешествия с папой – та же ситуация! Сначала пройдется по салону самолета, когда уже весь народ рассядется, вроде как спросить что-то у стюардессы впереди салона и в хвосте. На самом деле незаметно присматриваясь к пассажирам и обстановке на борту, прямо ритуал такой, ей-богу! Стешка никогда не спорила; ну не может он по-другому, это у него в подкорке, на уровне инстинкта и рефлексов надо сканировать людей и ситуацию вокруг на предмет возможных неприятностей. Обычный профессионализм.
Тимофею и проходиться не потребовалось – он считал всех пассажиров еще на регистрации и посадке, но на откровенно провокационное предложение Степаниды сесть у окошка ответил мягким отказом, с подозрением глянув на ее плотно сжатые губки, удерживающие явно рвущийся смех.
Когда все пассажиры утихомирились, устроились поудобней после взлета, настраиваясь на длинный полет, Стеша наклонилась к Тимофею и предложила:
– Ну что, лететь долго и нудно, пора бы и тебе, Тимофей Васильевич, рассказать мне о своей жизни. Обещал.
– Я обещал тебе, а не вольным слушателям вокруг, – указал он рукой на пассажиров. – Ты знаешь, как хорошо слышно разговоры людей, сидящих позади тебя в самолете?
– Мальчишки повтыкали наушники в уши и смотрят на своих планшетах кино, – возразила Стешка, кивком головы предлагая удостовериться самому. – Витя вон тоже фильм пристроился смотреть и благополучно заснул. И потом, мы будем разговаривать тихо-тихо, никто нас не услышит.
Саргин нагнулся вперед и заглянул на передний ряд, удостоверившись, что ребята и на самом деле смотрят фильмы в наушниках. На соседних рядах через проход кто кино смотрел, кто рубился в компьютерную игрушку, а кто и спал – лететь-то больше восьми часов, так что сон самое лучшее решение в такой ситуации.
– Ну что? – улыбалась Степанида. – Тайна исповеди будет сохранена?
– На исповедь не подписывался, – подняв указательный палец, уточнил Тимофей.
– Давай то, на что подписывался, – рассмеялась Стешка.
– Охо-хо… – пожаловался мужчина.
– Это так тяжело? – перестала сразу веселиться Стешка.
– Да не то чтобы тяжело, только… – не договорил Саргин.
– Если ты сомневаешься, можно ли мне рассказывать о твоей службе, то уверяю, из всех гражданских лиц я, пожалуй, вхожу в ту категорию, которая знает о ней куда как больше остальных, – уверила его Степанида.
– Даже при наличии такого крутого папы, как у тебя, это вряд ли возможно, – улыбнулся чуть грустно Тимофей.
– А ты зря сомневаешься, – очень серьезно возразила она. – Когда мне исполнилось восемь лет, папуля решил, что мне непременно надо научиться постоять за себя. Был у нас тогда в городке детский военно-патриотический клуб, куда входили только дети военнослужащих, и назывался он «Новое поколение». Ребят этого клуба обучали военному делу и всяким боевым искусствам. Тебе ведь наверняка известно, что в состав дивизии отца входят и несколько рот спецназа ГРУ. Помимо того, что я была одна девочка в этом клубе, так еще и папа устроил так, чтобы я единственная занималась с инструкторами именно этого подразделения. Даже когда мы меняли гарнизоны и места службы, первым делом папа отводил меня заниматься к спецназовцам. Меня учили рукопашному бою лучшие инструкторы спецназа, а также стрельбе из пистолета и автомата, – и изобразив мимикой извинение, призналась: – Правда, владеть автоматом у меня хуже получается, а пистолет как родной, за милую душу. Конечно, меня учили не полному объему вашей рукопашки, это понятно, но зато до вырабатывания инстинктов и рефлексов. Когда я уезжала, поступив в институт, мой замечательный инструктор посоветовал мне никогда не бросать занятия. Правда, порекомендовал выбрать для себя «на гражданке», как он назвал мою новую жизнь, какой-нибудь конкретный вид боевых искусств и заняться уже им. Ты ж знаешь, что ваша рукопашка – это отдельная жесткая тема, не имеющая отношения к какому-нибудь определенному боевому течению. И как думаешь, что он мне посоветовал? – улыбнулась задорно Стешка.
– Я бы посоветовал айкидо, раз у тебя такая серьезная спецовская база уже есть, – подумав, ответил Тимофей. – Для девочек самый лучший вид боевого искусства: учиться, уступая, побеждать. К тому же у них очень интересная духовная философия и практика.
– Ну, вы… – хмыкнула и покрутила она головой, – все из одного лукошка. Это точно! Мой замечательный инструктор сказал то же самое, практически слово в слово: и про лучший вид единоборства для девочек, и про уступать и философию.
– И как, ты его послушала? – с большим любопытством спросил Тимофей.
– А куда деваться, – вздохнула она. – Четырнадцать лет занятий, все высшие регалии. Но я сейчас о другом. Ты же знаешь, что на территорию части не пускают даже родных и близких военнослужащих, а я проходила туда как к себе домой по программе «Подрастающая смена» и всяким иным программам для детей. Только они все на полигоне десантников тренировались, а я на спецназовской базе. Поэтому будни вашей службы мне более чем знакомы. А также ваша казарменная жизнь, солдафонский грубый юмор, пятиминутные сборы по тревоге. Да многое. Но не это главное – это так, на поверхности. Понимаешь, я слишком рано стала взрослой, приняв на себя ответственность за наш с папой быт. Дети военных хорошо знают, что такое служба их отцов, но от основной ее страшной и тяжелой составной части они защищены. Между ними и настоящей правдой стоят их матери и старшее поколение. А у меня такой защиты не имелось, я, например, приходила в гости к соседям вовсе не к своим одноклассникам, а к их мамам узнать новости по гарнизону и слухи «о наших». «О наших» – это значило о тех, кто в командировке и какие у них там дела. Всеми правдами и неправдами женщины как-то узнавали новости с боевых действий. И невероятным образом всегда знали, каким транспортом и когда возвращаются ребята и кого везут: столько-то «двухсотых» и столько-то «трехсотых». Только никогда не знали, кто ранен, а кто… Мы бежали встречать транспорт и выглядывали своих. Ты же знаешь, как это происходит. Ваш девиз: «В любом виде, но домой», вот вас и везли в родную часть и в родной госпиталь в любом виде, а мы встречали. И знаешь, как это, когда бабы кидаются к транспорту и рыдают хором, кто от счастья, кто от горя: жив, ранен, убит. И вой стоит. А потом дежурим в госпиталях у раненых, кормим по очереди домашненьким, поддерживаем всех. Скольким вашим спецназерам я носков теплых навязала, когда сидела у их кроватей, не вспомню, но роту точно обула. И видела я раны жуткие, и покореженных, страшно убитых, и третий тост для меня, как для вас, потому что они моими друзьями были. Так что про будни твоей службы я слишком хорошо осведомлена. Разумеется, на подробности засекреченных операций не претендую, зато очень хорошо понимаю, на что именно вы способны и куда «в поля» ходите. И на такие факты, как тот, что ты постоянно в режиме вечного боевого взвода и просканировал всех пассажиров, экипаж нашего самолета и всю обстановку вокруг, прощелкав и запомнив какую-то безумную кучу всяческих деталей и мелочей, которые лично мне кажутся совершенно бесполезными, я даже и внимания не обращаю. Я с этим живу, у меня папаня такой же – вечно повышенная готовность к предотвращению нестандартных ситуаций. Только у тебя она еще более крутая.
