В общем, мне надо быть очень осторожной.
Короче, я поспешно огляделась в поисках временного укрытия и не нашла поблизости ничего, кроме прислоненного к стене выцветшего деревянного стенда.
Юркнув за этот стенд, я замерла, прислушиваясь к происходящему внизу.
С той стороны, где я спряталась, на стенд были наклеены крупные цветные фотографии под общим заголовком: «Лучшие люди нашего института». Я поняла, что это Доска почета советских времен. Прямо напротив моего лица красовалась фотография, которая показалась мне знакомой. Приглядевшись к ней, я поняла, что это снимок человека, которого я накануне видела в Саблинских пещерах, Леонид Борисович Варшавский. Только на этой фотографии он был лет на пятнадцать моложе, заметно худее и волос на голове росло побольше. Что и требовалось доказать. Впрочем, я и не сомневалась.
В это время снизу донесся строгий голос вахтерши:
– Пропуск! В развернутом виде!
Я выглянула в дырочку и увидела Амалию, остановившуюся перед старушкой со спицами. Она пошарила по карманам кофты и ничего не нашла, видно, забыла пропуск в архиве. Только было я расстроилась, что придется тащиться обратно, как Амалия снова меня удивила. Уставившись на вахтершу пристальным немигающим взглядом, Амалия Львовна странным тягучим голосом проговорила:
– Девяносто восемь, девяносто девять, сто! Венесуэла!
Старушка отвернулась, словно совершенно утратила интерес к своей работе, и замелькала спицами, озабоченно приговаривая:
– Четыре изнаночных, одна лицевая…
Амалия Львовна спокойно прошла мимо нее и скрылась за входной дверью.
Я торопливо выскочила из-за Доски почета, сбежала по ступенькам и подошла к вахтерше.
– Пропуск! – сурово проговорила та, отложив свое вязание. – В развернутом виде!
– У меня нету… – забормотала я. – Я из другой организации… к вашему сотруднику Варшавскому приходила…
– Тогда должен быть временный пропуск! – не сдавалась старуха. – А если нету, как ты сюда вошла? – И она потянулась к трубке телефона, явно собираясь вызвать свое охранное начальство.
Время неумолимо убегало, Амалия Львовна могла скрыться в неизвестном направлении. Вспомнив о ней, я от безысходности решилась на совершенно бессмысленный поступок: уставилась на вахтершу пристальным взглядом, проговорила таким же тягучим бесцветным голосом, каким до этого говорила Амалия:
– Девяносто восемь, девяносто девять, сто… Аргентина!
– Чего?! – изумленно переспросила вахтерша, глядя на меня поверх очков. – Что с тобой, девонька? Ты никак припадочная?
Ну, конечно, как и следовало ожидать, эта ерунда не подействовала… сейчас бабка вызовет своего начальника, мне устроят головомойку… ничего страшного, конечно, но Амалия скроется с концами…
И тут у меня в голове что-то щелкнуло, и я вспомнила ее тусклый голос. Не Аргентина! Не Аргентина, а Венесуэла! Черт! Все моя дурацкая память! Вечно я все путаю! Цифры хорошо запоминаю, а вот слова…
Я вновь вытаращила глаза на вахтершу и протянула:
– Девяносто восемь, девяносто девять, сто! Венесуэла!
И тут с вахтершей произошло что-то удивительное.
Она словно бы разом забыла о моем существовании, как будто вообще перестала меня видеть. Уставившись в свое вязание, она замелькала спицами, приговаривая:
– Четыре лицевых, две изнаночных… опять четыре лицевых…
Я облегченно вздохнула и выскочила на площадь.
В самый нужный момент, чтобы успеть увидеть, как Амалия садится в подъехавший к остановке автобус.
Я бросилась следом, но двери автобуса захлопнулись, и он отъехал.
Тут мне очень пригодились деньги Кирилла.
Я подскочила к краю тротуара, замахала руками, и почти сразу рядом затормозила чистенькая бежевая «пятерка». За рулем сидел усатый толстяк кавказского типа.
Обычно я к кавказцам не сажусь, опасаюсь, но тут времени на раздумья не было, и я плюхнулась на переднее сиденье.
– За тем автобусом! – бросила я, повернувшись к водителю.
– Муж? – спросил толстяк, выжимая сцепление. – Гуляет?
Затем он скользнул взглядом по моей руке, не увидел кольца и взглянул вопросительно.
– Жених! – отозвалась я неохотно, всем лицом выразив страдания ревности.
– Нэхорошо! – удовлетворился кавказец и прибавил газу.
Через минуту он снова скосил на меня глаза и спросил:
– У тэбя брат есть? Отэц есть? Брат, отэц должны за твою честь вступиться! Ты нэ должна сама за ним ходить!
– Нет, брата нет, – честно призналась я и добавила для полноты картины: – А отец – инвалид…
– Нэхорошо! – сочувственно вздохнул кавказец и снова сосредоточился на дороге.
Следом за автобусом мы проехали по Вознесенскому проспекту, пересекли Фонтанку, выехали на Измайловский. На каждой остановке кто-то входил в автобус, кто-то выходил, но Амалии Львовны не было видно. Наконец, неподалеку от Обводного канала, я увидела, как из автобуса появилась знакомая сутулая фигура. Оглядевшись по сторонам, Амалия свернула в одну из Красноармейских улиц.
– Стой, дяденька! – выпалила я, протягивая водителю деньги. – Приехали!
– Как приехали?! – удивленно переспросил тот. – А гдэ же твой жэних?
– Вон! – необдуманно ответила я, показав на Амалию.
– Тьфу, шайтан! – лицо кавказца неприязненно скривилось. – Я думал, ты хороший дэвушка, а ты… тьфу!
Моя репутация в глазах труженика Востока окончательно рухнула, но было не до того. Я выскочила из машины, перебежала свободное пространство и скрылась за газетным ларьком, следя из этого укрытия за Амалией Львовной.
И сделала это очень своевременно, потому что Амалия неожиданно остановилась, обернулась и внимательно оглядела улицу. То ли она почувствовала спиной мой взгляд, то ли просто принимала обычные меры предосторожности, но лишь после этой короткой разведки она двинулась дальше.
Я последовала за ней перебежками – от ларька к ларьку, от дерева к дереву.
Амалия миновала огороженный забором ремонтирующийся дом, станцию техобслуживания, размещенную, судя по всему, в бывшем дровяном сарае, круглосуточный магазин и наконец свернула под арку и вошла в какой-то двор.
Я заглянула в арку как раз вовремя, чтобы увидеть, как за ней со скрипом захлопнулась входная дверь в дальнем углу двора. Выждав несколько секунд, я вошла во двор и пересекла его по диагонали, не успев испугаться двух лохматых бродячих псов, которые пытались делить кость, найденную на пятачке возле помойного бака.
Подойдя к разбухшей, покрытой облупившейся краской двери, я на мгновение задержалась: дверь была очень скрипучая, и, открыв ее, я выдала бы себя Амалии… Зрение у нее и правда плохое, без очков она ничего не видит, в этом у меня был случай убедиться, а вот со слухом, да и со всеми остальными органами чувств – все в порядке. И голова работает – ишь, какую авантюру удумала!
