– В том, что будет весело, я пока сомневаюсь, но поглощать приготовленное мне точно понравится. Хотя мне бы не хотелось сейчас поправляться. – Она похлопала себя по мягкому месту.
Митч открыл рот, чтобы прокомментировать – сообщить, что не видит никаких недостатков, только достоинства, – но тут же передумал. По взгляду Таш было очевидно, что она осознала, что привлекла его внимание к своей фигуре, и не рада этому.
– Допивай кофе, – сказал Митч, поднимаясь с дивана. – Я пока достану все необходимое.
Он учил Таш делать торт. Сухо выдавал инструкции, а она точно им следовала: отмеряла, смешивала, взбивала. Поправка: он пытался сухо выдать инструкции. Пытался говорить ровно и отстраненно. Но скрывать тепло в голосе никак не получалось. Они смеялись. Немного, но все равно смеялись, и он не мог вспомнить, когда в последний раз чувствовал себя так хорошо.
Сегодня Таш была буквально другой женщиной. Вчера от нее исходили волны гнева, негодования, злости. Но сегодня… Митч сглотнул. Она была не просто привлекательна, во всех смыслах; она была самой привлекательной женщиной, которую он когда-либо встречал.
Все в нем тянулось к ней. Он мечтал рассмешить ее, заставить ее глаза сиять. Он хотел узнать о ней все. И каждая частичка его тела горела от желания заняться с ней любовью. Ни о каком профессионализме тут и речи не было.
Он вздохнул. Вчера Таш его ненавидела. Опыта Митча было достаточно, чтобы понимать, что сегодняшнее ее поведение может быть вызвано не зрелостью, а желанием отомстить. Может, Таш хочет его соблазнить, а потом отвергнуть. Отплатить ему за обиду той же монетой.
Верить в это не хотелось. Но все же люди меняются, и он действительно не желал повторить их общее прошлое.
– Сколько времени торт будет выпекаться?
Митч вынырнул из раздумий и обнаружил, что Таш уже залила тесто в форму.
– Сорок минут.
Таш поставила форму в духовку и посмотрела на часы, засекая время.
– Откуда ты знаешь, как сделать тесто, не глядя в рецепт?
– Бабушка любила печь.
В тяжелые дни готовка ее успокаивала. А Митч предпочитал быть в эти дни с ней, поэтому делал вид, что ему интересно. Это отвлекало их обоих.
– Мне вот интересно, как тебе удалось так и не научиться готовить?
Таш собрала миски, мерные стаканчики и остальную испачканную посуду и поставила все в раковину.
– Никакой тайны здесь нет. Мать ушла, когда мне было восемь. Отец готовить не умел, так что некому было меня научить. – Она сказала это без жалости к себе. – Я научилась разогревать полуфабрикаты и делать тосты. На первое время хватило.
Митч проглотил ругательство и вместо этого обнял ее за плечи и подвел к стулу.
– Ты делала торт, так что убираться буду я.
Она посмотрела на него так, словно собиралась поспорить, но в конце концов просто пожала плечами.
– Глазурь делаем сейчас?
– Нет, иначе она застынет. Торт нельзя покрывать глазурью до того, как он остынет, – пояснил Митч, – иначе все растечется.
– А… логично.
– Ты виделась со своей матерью с тех пор, как она ушла? – спросил Митч. – Пыталась ее найти?
– Не-а. Она бросила меня с человеком, который любил помахать кулаками. Я не виню ее за то, что ушла, но виню за то, что она бросила меня в этой ситуации. С таким человеком я не хочу встречаться.
У Митча по спине пробежал холодок.
– А с отцом ты видишься?
– Нет.
Она не стала вдаваться в подробности, а Митч и вовсе пожалел, что спросил об этом. Да и какое у него право ее расспрашивать? Черт! Почему он не выяснил все восемь лет назад?
Но когда он поднял взгляд на Таш, в ее глазах был смех.
– Я расскажу тебе о моем отце, если ты расскажешь мне о своих родителях. Они оставили тебя с бабушкой и дедушкой?
– Они умерли, когда мне было десять. – До сих пор от этих слов у него появлялась горечь во рту.
Таш едва слышно ахнула:
– Ох, Митч, прости! Это было бестактно с моей стороны.
Он пожал плечами.
Таш торопливо продолжила:
– То есть мне жаль, что я спросила так, как спросила… и я сожалею о твоей утрате, конечно. – Она говорила очень искренне, и Митч кивнул.
Ее лицо излучало искренность. Он снова кивнул:
– Спасибо.
Тишина затягивалась. Наконец Таш прочистила горло:
– Я как-то раз ответила отцу.
Он повернулся к ней:
– Что?
– Мне было восемнадцать, и он пошел на меня, и я… сбила его с ног.
Митч смерил ее взглядом, пытаясь сравнить со взрослым мужчиной.
– Это был даже не приступ ярости. Наоборот, я была почти спокойна. Просто хотела его остановить.
Эта худенькая девочка остановила сто девяносто сантиметров и девяносто килограммов мышц?
– Я занималась дзюдо с пятнадцати. Это помогало мне избегать самых сильных ударов, просто ускользать от них, но я боялась бить в ответ. Но однажды я просто устала все время бояться.
– Господи, Таш!
– Я не сломала ему ребра. Ни нос, ни руку.
Неужели ей пришлось это испытать на себе?
– Но я уложила его на лопатки и не давала двигаться. А потом сказала, что переломаю ему все на свете, если только он попробует меня еще раз ударить.
– И что потом?
– Я ушла из дома, и мы больше никогда не разговаривали.
Теперь Митч ее понимал. Она отказывалась открываться людям, которые хоть единожды причинили ей боль. И кто бы мог ее винить? Эти люди должны были заботиться о ней и учитывать ее интересы. А вместо этого предавали.
Как и сам Митч.
Митч хлопнул в ладоши так звонко, что Таш даже подскочила на месте.
– Хватит мрачных разговоров! У тебя отпуск, помнишь?
Это была шитая белыми нитками ложь, но Таш ценила усилия, которые он прикладывал, чтобы поддерживать расслабленную атмосферу.
– Пойдем. – Он жестом велел ей встать, и Таш застонала.
– Митч, в моем списке был пункт «расслабиться и ничего не делать».
– Как мало ты в меня веришь! Ведь даже не знаешь, что я задумал.
Он вывел ее на улицу, и Таш остановилась как вкопанная, увидев садовые стол и стул на траве. Стул был повернут к морю. Придерживая за плечи, Митч усадил ее туда.
– Никуда не двигайся.
Он исчез и вернулся через пару минут, поставил перед ней на стол бокал пива, миску со смесью орехов и положил роман, который она читала.
