– С нами все будет в порядке, – сказала она. – Мы оба молоды и здоровы, так что пускай.
– Ну да, ты молода, я здоров, но с нами все будет в порядке в любом случае.
– А все-таки что там у нас с деньгами? Текут прямо между пальцев! Тебе из Англии действительно должны что-то прислать или ты только так говоришь?
– Да нет, должны, должны. Жду со дня на день.
Он бросил взгляд на запястье с часами.
Сейчас, наверное, их вывели на паддок, седлают, думал он, а может, уже и к стартовым воротцам ведут.
Жена злодея вошла к ним в комнату и говорит:
– Эй, вы, нечего тут!
Женщина встала, и они с Элис вышли в другую комнату. Мужчина слышал, как они там тихо переговариваются, но больше уже не смеются. А что, бежать ей под седлом Валенсуилы, он лучший жокей на треке, уж он-то соки из нее повыжмет… Глаза мужчины закрылись, и он уснул мертвым сном. Когда проснулся, в комнате было темно, как бывает после пяти. Протянув руку, снял телефонную трубку и услышал, что по параллельной линии его жена тихонько разговаривает с Лукришией. О похоронах, которые назначены на послезавтра в Сан-Франциско, потому что, по словам Лукришии, ее покойный муж всегда любил Сан-Франциско. Сюда уже вылетели его адвокаты с кучей бумаг на подпись и всем прочим и с ними его секретарь Энтони. Мужчина положил трубку, подождал пять минут и попробовал еще раз. На том конце трубку взял сам Лео, и мужчина спросил:
– Ну, как там мои дела?
– Одиннадцать к сорока, семь к восьмидесяти и четыре к сорока. Я еще не подсчитал, во что это в итоге выливается. Ты как, забежишь ко мне через полчасика?
– О’кей.
Он положил трубку и снова провалился в сон.
Когда минут через пять проснулся снова, первое время ему казалось, что все это ему приснилось. Но, немного подумав, вспомнил, как услышал в трубке голос жены, говорившей с Лукришией, и заключил из этого, что нет, вроде было наяву. Валенсуила и впрямь втащил Заплати-Мне в тройку призеров. И выигрыш за нее дают, похоже, даже круче, чем ожи далось. Особенно хороший отскок получился у ставки «на приз». Он встал, зашел в ванную и плеснул в лицо холодной воды.
Вышел в другую комнату и без удивления отметил, что, разговаривая, девушки тихо всхлипывают.
– Ну, что Оскар?
– Он просто потрясен. Лучше бы он этого не видел. Собирается бросить пить и говорит, что попробует больше ходить пешком. И сразу по приезде домой хочет пройти полное медицинское обследование. Но на похороны мы, конечно, останемся.
– Как Лукришия?
– Она в полном отчаянии, – сказала Дейзи. – Я разговаривала с ней, так она вообще не понимает, куда ступить, где повернуть. Я обещала ей, что после похорон она поживет у нас. Мы собираемся каждый день носить цветы ему на могилу.
– В течение какого времени?
– Ой, ну не знаю – два, три дня, наверное. Или как минимум до тех пор, пока фотографы не перестанут там без конца снимать. Они и сегодня вокруг Лукришии с Оскаром кишмя кишат, но себя она им снимать не разрешает, говорит, что жутко выглядит.
– Ах, Дейзи, – сказала Элис. – Это же был и впрямь великий человек. Ему платили по десять тысяч долларов за портрет. Он написал всех, все высшее общество.
– Мою мать он не писал и твою, надо сказать, тоже. Попробовал бы он вытянуть десять тысяч долларов из твоей матери! Хо-хо! Пусть даже любая старая карга на его портрете выходит похожей на Грету Гарбо.
– Ах, Дейзи, я так скучаю по мамочке. А ты нет?
– Мне иногда из мамочки и пятидесяти центов бывало не вытрясти, – сказала Дейзи. – Но я, наверное, тоже по ней скучаю. Но плакать по этому поводу – вот уж дудки! Я тут уже наплакалась позавчера ночью, когда муж взял да и избил меня опять за то, что у меня нет платьев и нет денег, и скука ему со мной смертная, и никуда мы не ходим, да еще и муха в комнате. Ну, поплакала, но из-за того, что скучаю по мамочке, я плакать точно не буду. Это был бы уже перебор. Ну скажи, ну тебе-то о чем плакать? Давай-давай, признавайся. И не вздумай вешать мне лапшу.
– Да тоже примерно та же история, – сказала Элис.
– Я пойду немножко пройдусь, – сказал мужчина. – Вам чего-нибудь принести?
– Только денег.
Прихватив из киоска в фойе вечернюю газету, он направился в «Мужской бар». Нашел полную роспись шестого забега и обнаружил, что Валенсуила умудрился просто на бровях выцарапать победу у Макаи, которая натянула нос Колд-Ролл, причем в самом буквальном смысле – опередила ее всего на пару дюймов. Всю прямую они прошли вровень, но потом Валенсуила заставил Заплати-Мне рвануть вперед, обогнав всех на считаные дюймы. Вот это уже другое дело. Мужчина подсчитал свой выигрыш: это оказались четыре тысячи сто двадцать долларов чистыми, так что он даже перепроверил сумму вторично: навскидку казалось, что выйдет меньше, причем раза в два. Но сумма снова получилась та же. Он выпил еще стопочку и неспешно, пешочком направился к Лео. В конторе у Лео присел к его рабочему столу.
– Четыре тысячи сто двадцать, правильно? – сказал Лео, вынул свернутую в трубку пачку банкнот и стал отсчитывать.
Вернувшись в отель и поднявшись в номер, он обнаружил там Лукришию и Оскара. Оскар был весь на нервах, вид имел бледный и испуганный. Лукришию била дрожь.
От мужчины не укрылось, что его жена пристально за ним наблюдает.
– Примите мои искренние соболезнования, Лукришия, – сказал он.
Лукришия припала к его плечу и завсхлипывала, но лишь на пару секунд, после чего принялась возбужденно расхаживать, тихо переговариваясь с Дейзи и Элис о том, у какого великого человека ей выпала честь побывать в женах (она именно так и сказала) в течение года и десяти с половиной месяцев.
Тут надо сказать, что писатель был даже рад, что не увидит его больше живым, поскольку мертвым он был гораздо симпатичнее, особенно с учетом того, скольких людей он сделал по-настоящему счастливыми. Кто по нему действительно скорбел, так это отставной злодей, но он понятно – он скорбел по себе. Посмотрим, он еще, возможно, попытается с похорон сбежать, чтобы скорей попасть домой и там устроить себе тотальный медосмотр.
Глава 24
– Вам всем надо поесть, – сказала Лукришия. – Я-то, конечно, есть не могу… Я теперь много дней не смогу есть. Я просто убита горем. И вы знаете, что я думаю? Я думаю, это неправда. Он был так полон жизни до того самого момента, когда это случилось, что я просто поверить в это не могу. Я не верю! Нет, не верю. Мне все кажется, что он вот-вот возьмет да и зайдет сюда этой своей неподражаемой походкой и скажет своим грудным неподражаемым голосом: «А вот и я, мой Персик». Он с самого начала стал меня так называть, еще с тех пор, когда мы были не женаты. Бедный Леандр, где ты теперь, дорогой мой, мой бедненький, чудненький лапочка?
Она кинулась на грудь отставного злодея, который стал утешать ее, но так, чтобы не злить жену. То и дело он на нее бросал затравленные взгляды, но вдова недолго его собой обременяла. Ей пришло в голову сказать что-нибудь еще, что-нибудь необычное и оригинальное, особенно для человека в трауре.
