– Вернись в дом и скажи моим дочерям, чтобы шли сюда, – внезапно говорит она. – Потом выгребешь из очага пепел и закопаешь его на дворе.
Когда я – одна, без сопровождения – возвращаюсь к дому, офицеры как раз седлают коней. При виде меня умолкают.
– Все в порядке?! – кричит один из них Маргрьет, и та успокаивающе машет грязной рукой.
Входная дверь распахнута настежь, вероятно, для того чтобы выветрился смрадный дым. Я осторожно переступаю порог.
Дочери Маргрьет в кладовой снимают сливки со вчерашнего молока. Младшая видит меня первой и локтем толкает в бок сестру. Обе пятятся на пару шагов.
– Вас мать зовет.
Я коротко киваю и отступаю в сторону, чтобы не загораживать им дорогу. Младшая тотчас же выскальзывает из кладовой, ни на мгновение не упуская меня из виду.
Старшая сестра медлит. Как ее зовут – Стейна? «Камень». Она окидывает меня странным взглядом и медленно откладывает лопатку.
– Кажется, я тебя знаю, – говорит она.
Я молчу.
– Ты ведь раньше служила здесь, в долине, верно?
Я киваю.
– Да, я знаю тебя. Я хочу сказать – мы виделись однажды. Ты уезжала из Гвюдрунарстадира, как раз когда мы перебирались туда, чтобы получить аренду. Мы встретились на дороге.
Когда же это было? В мае 1819 года. Сколько лет ей могло быть тогда? Не больше десяти.
– С нами был пес. Коричневый с белым. Я запомнила тебя, потому что пес начал лаять и прыгать и пабби оттащил его от тебя, а потом мы все вместе поужинали.
Девушка испытующе вглядывается в мое лицо.
– Это тебя мы встретили тогда, по дороге в Гвюдрунарстадир. Помнишь меня? Ты заплела моей сестре косы и дала каждой из нас по яйцу.
Две девочки на обочине, в кулачках сырые яйца, подолы юбок облеплены сырой грязью. Тощий пес гоняется за своим отражением в воде, и в ней же отражается просторное пасмурное небо. Три ворона летят в ряд. Добрая примета.
– Стейна!
Пеший путь морозной весной из Гвюдрунарстадира в Гилсстадир. 1819 год. Сотня маленьких китов выбросились на берегу у Тингейрара. Дурная примета.
– Стейна!
– Иду, мама! – Стейна поворачивается ко мне. – Я же права, верно? Это была ты.
Я делаю шаг к ней.
В кладовую врывается хозяйка хутора.
– Стейна! – Она смотрит на меня, затем на свою дочь. – Марш на двор. – Хватает девушку за руку и выволакивает из комнаты. – А ты – чистить очаг. Живо.
Во дворе свежий ветер выдувает из деревянной бадьи испепеленные останки моего платья и уносит их в синее небо. Серые хлопья трепыхаются, опадают и рассыпаются в воздухе. Что это – счастье? Вот это тепло в груди, словно кто-то прижал к ней руку?
Быть может, здесь я смогу вообразить себя прежней Агнес.
* * *
– Начнем с молитвы? – спросил младший проповедник Торвардур Йоунссон.
Он и Агнес сидели перед воротами усадьбы, на небольшой груде нарезанного дерна, приготовленного для починки дома. Преподобный держал в одной руке Новый Завет, а в другой изрядно размякший ломоть ржаного хлеба, намазанного маслом, – угощение, которое вручила ему Маргрьет. К ломтю прилип конский волос, упавший с одежды преподобного.
Агнес ничего не ответила на этот вопрос. Она сидела, сложив руки на коленях, слегка ссутулясь, и неотрывно смотрела на вереницу отъезжающих офицеров. В волосах ее были хлопья пепла. Ветер стих, и со стороны всадников время от времени долетало то громкое восклицание, то взрыв хохота, врывавшиеся в размеренный хруст травы, – Маргрьет и ее дочери пололи делянку. Хозяйка хутора то и дело поднимала голову и всматривалась в пастора и убийцу.
Тоути глянул на книгу, которую держал в руках, и откашлялся.
– Думаешь, нам следует начать с молитвы? – повторил он уже громче, решив, что в первый раз Агнес его не расслышала.
– Начать с молитвы? – негромко переспросила она. – Что начать?
– Э-э… – Тоути запнулся, застигнутый врасплох. – Отпущение грехов.
– Отпущение грехов? – эхом отозвалась Агнес. И едва приметно покачала головой.
Тоути поспешно запихал хлеб в рот, проворно разжевал его и шумно проглотил. Затем вытер руки о рубашку, полистал Новый Завет, поудобнее устраиваясь на груде дерна. Дерн был еще сырой после ночного дождя, и Тоути чувствовал, как влага пропитывает штаны. Незачем было здесь садиться, подумал он. Дурацкое местечко. Лучше бы он остался в доме.
– Агнес, я получил письмо от сислуманна Блёндаля всего лишь месяц с небольшим назад, – сказал Тоути вслух и тут же запнулся, помедлил. – Я ведь могу называть тебя Агнес?
– Так меня зовут.
– Сислуманн сообщил, что ты была недовольна наставлениями преподобного в Стоура-Борге и пожелала, чтобы другой священник навещал тебя до самой… до того, как… – Голос Тоути прервался.
– До того, как я умру? – подсказала Агнес.
Тоути поспешно кивнул.
– Он утверждал, что ты попросила в духовные наставники меня.
Агнес сделала глубокий вдох.
– Преподобный Торвардур…
– Просто Тоути. Меня все так зовут, – перебил он – и покраснел, тут же пожалев о своей фамильярности.
Агнес помолчала, колеблясь.
– Хорошо. Преподобный Тоути. Как по-вашему, чего ради сислуманн хочет, чтобы я встречалась со священником?
– Мм… я думаю… то есть я хочу сказать – потому что Блёндаль, служители церкви и я сам… мы хотим, чтобы ты вернулась к Господу.
Лицо Агнес закаменело.
– По-моему, я и так достаточно скоро к Нему вернусь. С одного взмаха топора.
– Но я не это хотел… верней, не в этом смысле…
Преподобный Тоути вздохнул. Все пошло именно так, как он опасался.
– И тем не менее ты попросила прислать меня. Вот только я довольно долго рылся в приходских книгах Брейдабоулстадура, однако так и не нашел там твоего имени.
– Его там и не могло быть, – отозвалась Агнес.
– Ты никогда не была ни моей прихожанкой, ни прихожанкой моего отца?
– Верно.
– Почему же ты захотела, чтобы я стал твоим духовным наставником, если мы даже не были прежде знакомы?
Агнес пристально, в упор взглянула на него:
– Так вы меня совсем не помните?
Тоути опешил. В этой женщине, несомненно, было что-то знакомое, но сколько он ни рылся в памяти, перебирая всех особ женского пола, которых когда-либо знал или видел, – служанок, матерей, жен, маленьких девочек, – лица Агнес среди них не находилось.
– Не помню, – наконец сознался он.
