У Бекки и Кэма был двухлетний сынишка. Бекка любила его до безумия и была уверена, что он вырастет гением. Кэм тоже гордился ребенком и дважды за вечер показал его фотографии в телефоне.
— Вы планируете еще детей? — спросила Николь.
— Бекка вчера узнала, что она на третьем месяце, — ответил Кэм.
— Поздравляю! — Коннер поднял бокал.
— А вы собираетесь заводить семью? — обратился Кэм к Коннеру. — Теперь, когда ты нашел такую женщину, как Николь, можно и подумать об этом.
Николь застыла в ожидании ответа.
— Мы пока что наслаждаемся свежестью чувств, — произнес Коннер. — У нас все не так серьезно, как у вас.
Он имел право сказать все что угодно. Например, что они просто любовники или что у них секс без обязательств, а это, по большому счету, одно и то же. И Николь была благодарна ему за то, что он не упомянул об этом. Коннер ответил в точности так, как сама она отвечала миллион раз на вечеринках, когда ее спрашивали о каком-нибудь очередном ухажере. И все-таки ответ Коннера задел ее.
Когда они вернулись домой, у Николь не было никакого настроения говорить с Коннером о чем-либо. Она сообщила, что у нее начались месячные и болит живот, после чего приняла душ и удалилась в свою комнату. На следующее утро она снова проснулась первой и ушла, не заходя к Коннеру.
Коннер окончательно понял, что что-то не так, когда Николь отказалась сопровождать его на день открытых дверей. Если вспомнить, что она мечтала пообщаться с членами его семьи, ее отказ мог означать только одно — Николь обижена до глубины души.
В тот день Коннер поручил Рэнделлу забрать ее с работы. Он отменил все планы на вечер, чтобы поговорить с Николь и понять, наконец, в чем дело.
В половине восьмою Николь открыла дверь его квартиры и положила ключи на столик в коридоре.
— Рэнделл практически похитил меня, — проговорила она безо всяких эмоций. — Я не хотела ехать, но он настоял.
— По нашему соглашению, ты должна проводить со мной каждый вечер. Вместо этого ты меня избегаешь. Мне кажется, будет уместно, если мы обсудим это прямо сейчас. Я принесу тебе вина.
Николь вошла в гостиную медленно, со свойственной ей грацией, и он не мог глаз оторвать от нее. Боже, как он хочет эту женщину! Двух ночей, проведенных вместе, недостаточно. Всех ночей за все время существования Земли было бы недостаточно. Но Коннер не забывал, что у них есть только месяц, и хотел использовать оставшееся время в полной мере.
Николь присела на уголок кушетки и взяла у него бокал вина. Коннер нервничал, и это его беспокоило. Честно говоря, он ни разу так не нервничал с того момента, когда на заседании совета директоров «Макейфи интернешнл» объявил о своем намерении возглавить холдинг.
Он отпил виски и сел рядом с Николь.
— Почему ты избегаешь меня? — спросил Коннер. В такие моменты он предпочитал ставить вопрос ребром.
Николь сделала глоток вина и поставила бокал на журнальный столик.
— Я давно привыкла к жизненным сложностям, — начала она. — Но я оказалась не готова к тому, что произошло между нами. Мы выполняем условия нашего соглашения, а не руководствуемся искренними чувствами. Ты сам вчера объявил об этом своим друзьям.
Коннер начал ерошить волосы на голове. Это был верный признак волнения.
— Я сказал как есть.
— В этом все дело. В какой-то момент я начала надеяться, что наши отношения переросли во что-то большее.
— Во что? — спросил он.
Николь взяла бокал и сделала глоток:
— Ты стал мне небезразличен, Коннер. Независимо от соглашения.
— Ты тоже небезразлична мне, Николь.
Она улыбнулась:
— Мне хотелось бы в это верить. Потому что иначе я не могу. Я взрослая женщина, Коннер, и мне хочется большего, чем условия какого-то дурацкого соглашения.
Коннер встал и подошел к окну. Глядя на панораму города, он в который раз прокручивал в голове историю с отцом. Он понимал, что главная причина его страхов проста. У Коннера было много общего с отцом. Что, если он унаследовал не только деловую хватку, но и другие его привычки?
Коннер очень любил сестру и мать, но это другая любовь. Любовь была неведома ему. До недавнего времени. Пока он не встретил Николь.
Он хотел ее, его сексуальная тяга к ней была непреодолима. Первый раз в жизни он встретил женщину, которую хотел всегда и везде, независимо от обстоятельств. Но было в этом что-то большее, чем секс.
— В чем ты сомневаешься? — спросила Николь.
— Ни в чем. Но в данный момент я не могу предложить тебе большего.
— Я, как и ты, не знаю, чем все это закончится, Коннер, но почему бы нам не попытаться?
— Николь, поверь, я рад ответить тебе согласием и стать самым счастливым в мире мужчиной. Но я не такой человек. Я другой.
— Ты боишься даже пробовать, — укорила его она. — Ты можешь любить, Коннер, у тебя есть сердце.
— Я не боюсь.
— Нет, боишься. Что бы ты ни говорил, тобой руководит страх. Я знаю, что ты способен любить. Я видела, как ты ведешь себя с мамой и сестрой.
— Это нельзя сравнивать. — Коннер снова отвернулся к окну. Он из последних сил держал себя в руках, стараясь не дать волю чувствам. Никто не должен видеть, что творится в его душе. Особенно Николь. — Ты мне нравишься, ты красива, ты обворожительна в постели. Но между нами не может быть ничего другого. Я не испытываю к тебе того, что принято считать любовью.
Николь бросила на него холодный взгляд:
— Я не верю тебе.
— Значит, ты обманываешь сама себя. Любовь — это поверхностное чувство. Когда люди теряют контроль над собой, они оправдывают это любовью. Но я не такой.
Николь не верила ни одному слову Коннера. Она заметила страх, мелькающий в его глазах. Это был именно страх, потому что такой же страх грыз ее.
Она не представляла, что готовит ей будущее. Пример ее родителей подсказывал, что любое чувство можно спасти. Родители рано поженились, и чувства вскоре угасли. Но в какой-то момент они смогли воскресить свою любовь.
— Любовь не поверхностное чувство, — возразила Николь. — Да и ты так не считаешь. Ты любишь меня, Коннер, и у тебя нет аргументов, способных меня переубедить. Так почему же ты не хочешь попробовать?
Она видела, что внутри его происходит борьба. Эмоции сменяли одна другую. В какой-то момент Николь была готова махнуть рукой и попросить Коннера забыть об этом разговоре, но она была уверена в своей правоте и все же решила довести начатое до конца.
— Я не могу, — наконец сказал Коннер. — Когда отец ушел от нас, я поклялся себе, что больше никогда и никому не позволю управлять своей жизнью. Никто и никогда больше не причинит мне такую боль и разочарование, как он.
