По лестнице стучали каблуки начальства – Анна Петровна безошибочно распознавала, плохой или хороший звучит в «Париже» шум. Ради хорошего она не стала бы отрываться от меню, над которым они сидели вот уже битых три часа: но этот шум был несомненно плохим. Общий расстроенный гул…
Мизансцена, представшая перед Анной Петровной, выглядела многообещающе. Гардеробщица трясущейся рукой закрывает себе рот, как будто сдерживает слово, что рвётся наружу. Семён, опухший точно с перепоя, пытается вести беседу с напрыгивающим на него джентльменом, зад которого, невольно отметило начальство, напоминал спрятанный в штанах арбуз. Девушка в чёрном платье рыдает в кресле, её утешает, судя по всему, вдова покойного. Вокруг – кордебалет гостей и хор официанток во главе с Элей. Ждали только дирижёра…
– Что случилось? – спросила Анна Петровна. Спрашивала она только потому, что людям нужно было дать выговориться – а так-то она ещё на лестнице поняла, в чём здесь дело.
«Париж» впервые за всю его недолгую, но славную историю посетил кладбищенский вор.
6
Время вело себя с Еленой по-разному – то разгонялось, как на трассе, то – значительно чаще – еле перебирало ногами, словно ребёнок, отказывающийся идти в школу. Судьба, та была куда более последовательной и даже предсказуемой – упрямо предъявляла одни и те же метафоры, настаивала на совпадениях, тыкала носом в случайности… Очередная шуба вновь предъявила права на её свободу, вмешалась в судьбу и грозилась прописаться в воспоминаниях до смертного часа.
Слава Богу, что Анна Петровна, нужно отдать ей должное (а ей всегда возвращали должное – посмел бы кто не вернуть!), не стала запугивать француженку судом и следствием – материально ответственной гардеробщица не была, и предъявить ей счёт за утраченную клиентом собственность возможности не было. Начальство сделало только то, что ему оставалось – уволило гардеробщицу Елену Васильевну Рябцеву и охранника Семёна Рудольфовича Градова в связи с полным несоответствием занимаемым должностям.
Собирая личные вещи – даже странно, как много их скопилось в «Париже» за несколько месяцев! – Елена Васильевна внимательно слушала официантку Элю. История о кладбищенском воре – это вам не байки из склепа, или детские страшилки, но самая что ни на есть правдивая городская легенда, страшный сон похоронных контор и поминальных кафе.
Кладбищенский вор – это уродливый родственник вора свадебного, куда более мирного и симпатичного. Свадебный вор кормится чужим счастьем, получая от щедрости молодоженов (а чаще – их родителей) богатое угощение, выпивку и немудреную культурную программу (слайдовые презентации, танго в исполнении матери невесты, романсы, которые поёт женщина с железными зубами и таким же в точности железным голосом, и так далее). Свадебный вор может прихватить – по привычке, ставшей профессией – что-то из личных вещичек гостей, но никогда не станет омрачать торжество серьёзным ограблением. Внешность свадебного вора – такая же непримечательная, как и у кладбищенского, но у первого лицо заточено под радость, легкую улыбку и слезы умиления, а на втором лежит печать сострадания и глубокое сочувствие. Свадебный вор – скромный воробей, подбирающий крошки роскошного торта, кладбищенский – безжалостный стервятник, который преследует осиротевших людей. И тот, и другой прибиваются к праздничному или поминальному столу совершенно случайно, и если на свадьбе бывает уместно спросить, вы со стороны жениха или невесты, то на похоронах таких вопросов не задают. Мало ли кто пришёл проститься, отдать последний долг, закрыть глаза и тихо плакать? Поминки делаются для мёртвых, живые здесь всего лишь гости… И если даже забрёл вдруг сюда посторонний человек, не имеющий отношения к усопшему, нужно его накормить и налить ему рюмку – всё это соответствует народному кодексу, своду традиций и примет. Но если посторонний человек живёт от одной поминальной трапезы до другой, а потом перестаёт довольствоваться подаянием, сдирая кожу с кормившей руки, то это уже, конечно, никакой не добрый странник, это и есть кладбищенский вор…
Анна Петровна, припудрив нос, давала интервью местным теленовостям. Рассказывала по просьбе корреспондента, как всё произошло. Корреспондент сообщил работникам кафе, что в последние месяцы кладбищенский вор изрядно распоясался: в кафе на улице Викулова с поминок увели сумочку, в ресторане на улице Амундсена девушка осталась без сапог (почти новые были сапоги, и очень дорогие, дизайнерские). Потом телекамера уставилась на Елену Васильевну, и той пришлось закончить свой последний рабочий день в кафе самым нелепейшим образом – предъявляя всей Свердловской области лицо безответственного сотрудника, из-за которого клиентка осталась без дорогостоящей шубы. Что-то она там такое вякнула в своё и Семёна оправдание – неубедительное даже для самой себя.
– Антиреклама – это самая лучшая реклама! – бодрилась Анна Петровна, пытаясь осознать, чем обернётся для «Парижа» происшествие с шубой. И так ведь кризис, дела идут плохо у всех, а тут ещё и такой урон репутации! Вполне возможно, что их вынесет из удобной, нагретой ниши – и придётся осваивать новую специализацию… Детские праздники? Дорого и невыгодно. Свадьбы? Конкуренция… Оставим Анну Петровну в размышлении о судьбах «Парижа» – она, будьте покойны, всплывёт на поверхность из самых тёмных глубин. Хотелось бы нам сказать то же самое о француженке!
Елена Васильевна ехала домой, прижимая к груди пакет с надписью I love You – каблук левой туфли прорвал пластик и целил ей прямо в сердце. Как будто её сердце могло ещё что-то почувствовать!
Дома она упала на кровать и хотела расплакаться – но у неё не получилось. Она никогда не была плаксивой, вот и теперь и выдавила из себя лишь несколько слёз. Уснула только под утро, но долго ей спать не дали: в дверь колотили так, как обычно колотят люди, обременённые чувством собственной правоты.
Елена Васильевна открыла дверь, – и перед нею предстал бывший охранник Семён (как выяснилось из приказа об увольнении – Рудольфович). Слегка нетрезвый и очень решительный. Отверг предложенные тапочки и прошествовал в кухню с таким видом, будто ходил по этому маршруту изо дня в день.
Француженка дрожащими руками заваривала чай – сначала хотела из пакетиков, потом достала припрятанный листовой с чабрецом и ещё какой-то эхинацеей. Семён придвинул к себе пепельницу:
– Слушайте, а вы помните, как он выглядел?
– Никогда не забуду, – поклялась Елена Васильевна. – Узнаю в толпе!
– Я тут с ребятами говорил, они могильщиками на Широкой Речке… Говорят, есть у них один такой кадр – пасётся рядом с храмом. Как отпевание закончится, так он и пристраивается, в автобус подсаживается, на поминки едет… Вот я и думаю, а что если нам, слушайте, проверить?
– Можно и проверить, – согласилась француженка. – Но работу ведь нам всё равно не вернут…
– А я не из-за работы! – заявил Семён, глаза которого нехорошо сверкали (левый ещё и подёргивался). – Я из чувства принципа.
Француженка не слыхивала о таком чувстве, но побоялась говорить об этом бывшему охраннику – слишком уж целеустремленным он выглядел.
