С наилучшими пожеланиями,
Академик РАСХН, РЕАН, АН Монголии, Чешской и Словацкой аграрных академий, член Лондонского Линнеевского общества, профессор К. К. Лягушевич».
Что тут сказать? Пожалуй, многое по пунктам можно. Но я скажу короче: чушь! Совершенно не согласен! На Млечный путь я никогда не покушался! И не прощу! И про монастыри – ни слова в книге! И заповеди – он тоже от себя!
В историческом обзоре прошлого, которым открывается мой труд, я, как когда-то Миклухо-Маклай в Гвинее-Бисау (тоже чудом выживший, но уже среди нынешних полудиких туземцев), повествую о том, что изведал и пропустил через сердце. Там подробно раскрыт до последнего винтика тот механизм, вредной силой которого мир был низвергнут до сегодняшней отметки деградации, когда двуногие и потерявшие рассудок хищники вот-вот истребят и то, что каким-то чудом ещё осталось здесь не тронутым! Или я слишком превозмогаю?
О каком улучшении условий быта и о каком смягчении народных нравов вы говорите, господин хороший Лягушевич? Самый великий позор человечества – в том, что, вознеся технический прогресс до седьмого неба, оно, это цивилизованное человечество, так и не победило голод на планете! Человек – Мономахова шапка природы – до сих пор тратит дорогое время жизни, промышляя где-то в поисках обеда! Позвольте, господин хороший Лягушевич, академик всех академий! Чем же тогда мы, нынешние люди, спустя сотни и сотни миллионов лет после рождения на планете жизни, отличаемся от незатейливых образований, занятых на заре времён совершенно тем же самым?
* * *
Разбудили вопли ишака.
Фёдор ворочался, в надежде вновь оседлать отлетающий сон, как лошадку крутящейся перед носом карусели.
Я вылез из палатки.
Несколько мальчишек, бросая любопытные взгляды на наш лагерь, гнали из кишлака вверх по ущелью смешанное стадо низкорослых бурёнок, лохматых бледно-рыжих коз и понурых ишаков, один из которых орал на бегу так, будто его потрошили заживо.
Как ни странно, связь здесь была, и довольно устойчивая. Написал sms Ане, мол, всё хорошо, здоров, вокруг красиво. Проснётся, прочитает и обрадуется.
Солнце уже поднялось над горами.
На том берегу реки, выхваченные утренним светом, розовели цветущие кусты, похожие издали на тамариск. Вчера вечером они были в тени, а сейчас мягко сияли россыпью нежного пуха.
Из соседней палатки вылез растрёпанный Сергей.
– На пастбище гонят, – сказал, озирая бредущую по лугу скотину. – Хороший у нас будильник.
Появился Фёдор, так и не догнавший сон с его сладкими чудесами. Сразу принялся готовить завтрак.
– Нет, – откликнулся на мой вопрос, – это не тамариск. Не знаю, как называется. Кажется, что-то из бобовых.
Когда стали звать братию к чаю, выяснилось, что Глеба в палатке нет.
– Ушёл свет ловить, – сказал Вася и восторженно огляделся: – Свет-то сегодня во-о-она какой!
Свет действительно был что надо.
К чаю Фёдор подал обжаренную с луком говядину, купленную вчера на душанбинском базаре.
– Где научился? – Вася проглотил кусок сочного мяса и с уважением причмокнул.
– Мать стряпала в рабочей столовой, – сказал Фёдор.
– Повезло. – Вася вытер лепёшкой губы. – А моя мать была учителем русского языка и литературы. Именно она пристрастила меня к «Rolling Stones» и «Slade».
– Бывает. – Фёдор скорбно вздохнул. – Человек не при своём деле – драма. Я знал одного актёра – он был настолько плох, что ему доверяли роли только на новогодних утренниках. То, что целое поколение новосибирских детей так и не поверило в Деда Мороза, – целиком на его совести.
Сергей опять предпочёл мясу лепёшку, огурец и горсть орехов.
После завтрака Фёдор и Вася с камерами наизготовку устремились вверх по ущелью к природным изваяниям.
Сергей соорудил из своей панамы киргизский колпак в виде перевёрнутого цветка тюльпана, подобрал валявшуюся без дела трекинговую палку – не пригодилась при установке тента – и, одарив меня лучистым взглядом, отправился по склону на гряду.
В памяти заворочался истфак университета – послание Грозного Курбскому: «Встречал ли кто-нибудь честного человека, у которого бы были голубые глаза?» Да и богоотреченная «Тайная тайных, или Аристотелевы врата» предостерегала от доброхотов с голубыми глазами: «Стережися всякого, имуще око зекро».
Зашнуровав потуже берцы, я тоже решил осмотреть окрестности.
Впрочем, далеко отходить от лагеря не следовало – ничего не попишешь: собрался последним – сторожи.
Полез на заросший джангалом склон.
Кусты были густы, но дебри их – пролазны.
Заросли прорезала голая каменистая осыпь. За ней – снова кущи.
Вскоре услышал шум воды и целенаправленно пошёл на звук.
Спугнул рыжий кабаний выводок, порскнувший из-под огромного камня в спасительный джангал.
Поплутав по склону – в кустах по камням и разделявшим их провалам идти по прямой не получалось, – вышел к водопаду, белой струёй летящему с отвесной стены.
Прошёл немного вниз по руслу начинавшегося здесь ручья, но метров через тридцать вода без следа растворилась в камнях.
В зарослях заметил буровато-рыжую козу, быстро и без шума улепетнувшую прочь. То ли отбилась от кишлачного стада, то ли дикий предок – тот, о котором писал Джаред Даймонд, провозглашая первенство плодородного полумесяца над остальными землями Земли.
Вернулся в пустой лагерь. Бросил у кострища прихваченный валежник. Подтянул тент.
Потом отправился вверх по ущелью – в след товарищам.
Не одолел и ста метров, как обнаружил на пологом травянистом склоне лежащего на боку Фёдора. Тот целил камерой с могучим объективом в землю.
– Кравчики пошли, – сказал Фёдор. – Сезонный выполз.
Я заметил предмет интереса – возящегося в траве круглого чёрного жука размером с жёлудь.
– Сейчас у них смотрины. – Фёдор, лицедействуя, прикусил нижнюю губу – театр страсти. – Самки роют норку на палец, – Фёдор показал мне указательный палец, – и ждут пару. Вот, видишь – самец. – Фёдор кивнул на копошащийся чёрный жёлудь. – Ползёт, ищет кравчиху. Если у той уже есть кавалер – он этого в норку не пустит.
– И что? Этот утрётся?
– Ещё чего – свалка будет. – Фёдор перевернул ногтем жука на спину. – Смотри – вырост снизу на челюсти. Это у них орудие боя.
Действительно, клык был изрядный.
– Кто одолел, того и самка, – сказал Фёдор.
Я огляделся – весь склон вокруг был продырявлен небольшими норками, возле каждой – горстка песка.
Жук, посучив ножками, перевернулся на пузо и вразвалку пошёл напролом сквозь невысокую, пощипанную скотиной траву.
