– Конкретнее, – велел Некитаев.
Насколько было известно мистеру Берри, в донесении колдуна, пустившего порчу на денщика Барбовича, особо отмечалось, что в составе русской экспедиции есть человек, снискавший расположение не только местных племенных тотемов, но даже подвластных ему, колдуну, духов, и будто бы этот «любимец богов» владеет амулетом, эманирующим силу неопределённого свойства. Словом, предмет было необходимо изъять и идентифицировать.
– Ты нам умище не канифоль, – строго предупредил Барбович, – мы, поди, не ведьмаки на Брокене. Есть у меня за голенищем амулет, так ты же видел – свойства у него вполне определённые.
Иван задумчиво расстегнул ворот гимнастёрки.
– Это, выходит, о привеске моей? – Он достал из-за пазухи гайтан с крестиком и печатным кругляшом. – Но она, господа, с позволения сказать, только индикатор. Причём действия сугубо узкого.
Барбович машинально потянулся к золотому солнцу, но, едва коснувшись, тут же отдёрнул руку – так стриженый кадет Ваня Некитаев отдёрнул руку, когда в ладонь ему опустил горячий талисман Бадняк, в ту пору носивший совсем другое имя.
Как миновали абиссинскую границу, толком никто не заметил. В Гондолибе, пока Иван дозванивался с плохонького междугородного телефона в русское посольство, Барбович решил постираться, но, скоро умаявшись (в здешней воде почти не мылилось мыло), под страхом увечья второго колена велел британскому радисту по трофейной спутниковой связи соединить его с Лондоном – непосредственно с мистером Бондом. Манкируя дипломатическим политесом, он предложил собеседнику честную сделку – обменять покалеченного Прохором радиста на своего заколдованного денщика. Мистер Бонд справился о здоровье остальных бойцов геологоразведки и отдельно о здоровье мистера Берри, после чего попросил три дня на консультации в департаменте полезных ископаемых.
– С вами вшами обрастёшь! – огорчился Барбович и дал отбой.
Ночью небольшим двухмоторным самолётом их доставили из Гондолибы на столичный аэродром, откуда не мешкая отвезли во дворец негус-негеста. Загорелые, в пропотевших гимнастёрках, с грубой щетиной на лицах и солидным багажом боевых трофеев, они выглядели великолепно и предельно убедительно. Лично выслушав доклад об инциденте с англичанами и соображения гостей о пагубных следствиях дальнейшей проволочки с вторжением, повелитель Аксума той же ночью, всего два часа просовещавшись с придворным генералитетом, одобрил оперативный план Некитаева. Определённо потомкам Эфиопа повезло с правителем. По настоятельному ходатайству негуса русский Генеральный штаб временно утвердил полковника Ивана Некитаева главным военным советником в Аксуме, доверив ему тактическую разработку и проведение совместной военной операции под кодовым названием «Пардус».
Через два дня несколькими гражданскими рейсами из Царьграда в Аксум был переброшен штурмовой батальон Воинов Ярости. Что касается вооружения, техники и кевлара на доспехи для боевых аксумских верблюдов – они были поставлены в страну загодя и оплачены полновесным золотом. Дислоцирование на нужных направлениях абиссинских бригад заняло ещё два дня. Ни Англия, ни Североамериканские Штаты предпринять сколь-нибудь существенных действий, помимо эвакуации из Барбарии соотечественников, не успели – спустя пятьдесят шесть часов после объявления войны Кисимайо и Бербера были в руках абиссинцев, а на улицах Могадишо велись безнадёжные для защитников столицы бои, так как рота русских штурмовиков, десантированных с вертолётов на правительственную резиденцию, уже арестовала барбарского потентата и всю его камарилью.
Мир на условиях Аксума был подписан скоро и без торговли. Участие в конфликте русской стороны, о чём бессовестно клеветали европейские и заокеанские журналисты, официально опровергли Аксум, Россия и сама Барбария. Дело было кончено. На смену несуществующим штурмовикам прибыли вполне реальные нефтяники.
Барбович, руководивший захватом Берберы, обменял-таки пленного радиста на своего денщика и теперь искал по всем сомалийским кочевьям колдунов, способных свести с него порчу. Поиски обещали быть долгими.
Мистер Берри, подавленный нелепым провалом задания, смертью своих подначальных, концом карьеры и чувством неисполненного долга, по образцу античных философов остановил себе дыхание и мужественно шагнул в уготованную самоубийцам бездну.
Прохор удостоился прапорщика и был представлен к очередному «Георгию», а лично от Барбовича, в качестве извинения за насмешки и в знак признания его исключительных совершенств, получил папку с отличной рисовальной бумагой.
Ивану негус-негест радушно предложил остаться при дворе, жалуя ему титул, равняющий его с расами, родовой абиссинской знатью, звание полного генерала, поместье в Война-Дега, что значит «Страна Вина», и пост военного министра, но Некитаев вежливо от милости отрёкся. Повелитель Аксума не был самодуром и не глодал обиды, как пёс гложет кости, – напротив, он ценил в людях волю к одолению соблазнов. Негус лично повесил на грудь Ивана сияющий каменьями орден и в знак особого расположения вручил котёнка охотничьего пардуса, каких ценили ещё египетские фараоны, называя их за несравненный бег собаками ветра.
Глава 14
Уединенция
(год Воцарения)
Он разбивает пулей голову одному, бьёт кулаком по лицу другого, ругает третьего, ласково ободряет остальных…
С. Л. Франк. Миросозерцание Константина Леонтьева
Над Варшавой было пасмурно. За утро дважды собирался дождь, но оба раза терпел, как прохожий, не сыскавший укромного места. Город застыл, придавленный сырым небом и запахом человечьего страха, любезного собакам, потому что самой последней шавке давал право на дерзость. Варшава пала. На Замковой, Рыночной и Зелёной площадях, как и на Уяздовских аллеях, второй день стояли виселицы, мрачно убаюкивавшие пейзаж колыханием увязанных в мешковину трупов. Люди из окон смотрели на улицы, и глаза их были исполнены смиренного ужаса – так смотрят из убежища на ошалевшую стихию. Не очень надёжного убежища, где пока не трясёт, тепло и не протекает, но буря вот-вот может высадить стёкла и снести крышу. Вид за окном завораживал, проникая через взгляд в души и занося в них вирус обморочного оцепенения. Однако жизнь не ушла с варшавских улиц, нет, жизнь просто замерла, словно подыскивая доводы в пользу собственной неугасимости, простые и ясные доводы, которые во все времена неизменно отыскивались. Некитаев знал: уже завтра дни войдут в набитую колею, потому что война здесь окончена и горожанам вновь придётся ради хлеба насущного играть свою роль в затяжном балагане будней.
Иначе было с Моравией. С той Моравией, где по деревням, как свидетельствовал этнограф Кундера, хозяева держали в хатах гробы, чтобы время от времени ложиться в них живыми и улыбаться собственному бессмертию. Той Моравии больше не было. Повстанцы сопротивлялись столь упорно, что Некитаев позволил Барбовичу применить третью степень устрашения, которая со времён Иисуса Навина и Тамерлана употреблялась редко – сугубо в колониальных и гражданских войнах и уж никак не в Европе. Выбранная тактика в результате обещала не только извести смутьянов, но и развалить весь уклад народной жизни и целиком переменить судьбу мятежного края. Барбович с танками и огнемётами прошёл по моравским селениям, не зная милости и оставляя за собой изжёванные гусеницами пепелища. Он выбил повстанцев из Остравы, Тршинеца, Брно, Пардубице и Праги. Он так их выбил, что от городов и предместий, со всеми их домами, ратушами, садами и замками, остались одни руины – Барбович берёг своих солдат, и солдаты платили ему за это отвагой. В бою за Оломоуц даже нелепый Нестор стяжал себе славу – глупо положив под пригородным сельцом половину своего взвода, он в конце концов вытеснил повстанцев из стратегического свинарника, после чего, под огнём вражеского автоматчика, засевшего на водонапорной башне, стал травить пардусом разбежавшихся по полям хряков. Когда молва о его героизме разнеслась по соседним частям, Нестора перестали за глаза называть Сапожком и принялись величать Свинобоем. Да, просто подавить моравское сопротивление император счёл недостаточным. Чтобы в будущем иметь здесь опору, Иван Чума избрал самое надёжное средство искоренить крамолу – помимо военной он решил провести пластическую операцию на лице этой земли, которая благодаря усердию Барбовича уже успела кое-где изменить рельеф. Он повелел учредить на местах новую власть под новым названием, с новыми полномочиями и новыми людьми. Он сделал богатых бедными и наоборот, как некогда поступил Давид, взойдя на царство: алчущих исполнил благ, а имущих оставил ни с чем, – если бы Иван мог, он заставил бы их поменяться запахом, чтобы даже сторожевые псы перестали узнавать своих хозяев. Кроме того, Некитаев велел заложить новые города и снести уцелевшие, а людей переселить с насиженных мест в необжитые. Словом, он решил изменить в этой стране всё, чтобы здесь не осталось ни города, ни учреждения, ни звания, ни богатства, которые не были бы обязаны ему своим существованием, так что в скором времени старая Моравия обещала полностью перейти в область археологии, как перешёл в неё Карфаген при Сципионе Младшем. Такова была цена моравского бунта.
