Так вот, раскаянья в Лизе не было. Между ней и максималистом возникло желание близости, предчувствие близости, но не сама близость – понимаешь? Что-то растопило в них привычное людское отчуждение, согрело их доверием и участием, наполнило пространство между ними нежностью и надеждой, но пространство это так и осталось непреодолённым. Я хочу сказать, что моя мачеха помнила бородача ещё четыре с лишним года лишь потому, что тогда они не очутились в одной постели.
А потом он уехал. Сгинул без следа, оставив нерастраченную нежность в сердце Лизы и своё липовое имя в её молитве.
После отъезда максималиста в отцовскую лавку пошли посылки с клеймами петроградских торговых домов, набитые дешёвой ерундой, – в стенки этих ящиков были запрятаны эсеровские газеты и прокламации…
В это время отец мой воевал где-то в Польше, потом в Галиции, потом в полесской чащобе, – к праздникам он присылал поздравления, из которых складывалась вся эта география. Ей-ей, я не знаю, что заставляло его подавать о себе вести. Пустое думать, будто он в нас нуждался. И совсем глупо надеяться, что душу его смущала забота или тоска по брошенной семье. Думать так – значит ничего не понимать в Зотовых. Пожалуй, он просто ставил Семёна в известность, что ещё жив, и Семёну так или иначе следует опекать его дело. Это больше всего похоже на правду. Поздравления шли из года в год – последнее добралось летом семнадцатого, – и если то, что я говорю, верно, то неважно, что в них писалось – читать их не стоило труда, – отец вообще мог ставить на бумаге только число и подпись, ведь пасхальные, рождественские и именинные поздравления всегда означали одно и то же: видишь – войне со мной не справиться!
Быть мне битой – так оно и было! Не знаю, понимал ли Семён, к кому спешат эти весточки, но отец наверняка пулял в белый свет, ведь до его отъезда зверь, которого могли раздразнить эти послания, в нашем доме ещё не вылупился. Пусть бес и указывал на родную кровь, но не называл же он имени…
Николай ВТОРУШИН
Агония бабьего лета. Дождь – то тише, то хлестче, но без конца – дождь. Она думает, что братьям, как ночная небесная даль, однажды открылась в телескопе прозрения их судьба и с тех пор они уже не пытались ей перечить. Для этого она выдумала всю эту бесовщину… Что ж, Парацельс населил мир гномами и заставил людей себе поверить, а кроме самой старухи и меня, кто-нибудь сможет поверить в её демонов?
Анна ЗОТОВА
– Весной, после февраля семнадцатого, Семён устроил распродажу лавки и на законный капитал моего отца стал издавать газету с проэсеровским креном. К тому сроку кружок их разросся, позволил себе гонор Мельновского отделения партии социалистов-революционеров и держал пять представителей, одним из которых стал Сергей Хайми, в исполкоме городского совета. Хайми верховодил и в газете – Семён только давал деньги. Вот – у меня хранится один номер… Правда, он за март восемнадцатого, и тогда Семёна уже не было в Мельне…
Николай ВТОРУШИН
В руках её возникает сложенный бумажный лист. Из ничего – из пустоты. Миг назад его не было – теперь он есть. Сегодня в классе горит свет, но я не видел, откуда лист взялся. Я трогаю пальцами жёлтый шершавый лоскут, и он раскрывается без хруста, как тряпка. Выцветшая шапка: «Новая Русь». Ныряю в конец передовицы: Сергей Хайми. Выныриваю.
ВПЕРЁД-НАЗАД
Расползаются ноги – пьяная походка России!
Демократия, если понимать её в естественном смысле, как народовластие, – растекается вширь. Ведь растекается вширь и само понятие о народе. В республиках классической древности к власти призывались одни полноправные граждане, демократический строй не исключал ни рабства, ни переходных степеней от бесправия к праву. Не всё население допускалось к власти и в средневековых республиках. Не всё было призвано к ней даже Великою французскою революцией. Современное представление о демократии всё больше и настойчивее раздвигает её границы, вводя в состав народа, как носителя власти, всех правоспособных граждан, достигших известного возраста. Подмена демократии пролетариатом значит, наоборот, сужение пределов, с расширением которых до сих пор был связан политический и социальный прогресс. Не-пролетарии – такие же люди, такие же граждане, как и пролетарии. Искусственно устанавливать неравенство между теми и другими – значит идти не вперёд, а назад, создавать новые роды бесправия, новые касты изгоев. Немудрено, что Американские Соединённые Штаты передумали дарить России статую Свободы и возвратили деньги пожертвователям. В нормально организованном, нормально живущем обществе не должно быть места для париев и илотов! Именно к этой цели вёл демократический парламентаризм, на путь которого вступила наша Февральская революция. Что необходимо для охранения прав и интересов народа? Устранение тех или иных групп, тех или иных слоёв населения от участия в законодательной работе, в реальном осуществлении её результатов? Нет, необходимо принятие таких условий, при которых ничего не мешало бы, но всё содействовало определению народных желаний и удовлетворению народных нужд. И мы шагнули к этой цели с положением о выборах в Учредительное собрание. Раздвигая до крайних пределов избирательное право и умножая этим действительную силу народа, оно обеспечивало, введением пропорциональной избирательной системы, всестороннее освещение путей, ведущих к общему благу. В парламенте, избранном при полной свободе печати и собраний, при отсутствии всякого насилия и давления, голос пролетариата раздастся так же громко, как и в организациях пролетарских, но при этом не заглушая других мнений и освобождаясь в состязании с ними от свойственных единовластию увлечений. Стоит ли говорить, что истинно всенародного представительства не могут заменить собою советы, избираемые не всеобщим и не прямым голосованием, без широкой гласности, без свободной, доступной контролю избирательной агитации, на неопределённое время, с неопределёнными правами.
Вперёд-назад – вот пьяная походка России!
Будучи эсером, пишет как кадет, а потом становится председателем Мельновского совета, а потом – красным комиссаром. Бред!
Анна ЗОТОВА
– А когда по России, по её огромной туше, покрывшей полконтинента, поползла, словно плесень, смута, когда туша стала заживо гнить, разваливаясь на смердящие части, то уже не было силы, которая запретила бы двум братьям открыто желать друг другу смерти. Мы же остались с краю их дел – занятые истреблением друг друга, они совсем не заботились о тех, кто в их заботе нуждался.
Вскоре большевики взяли власть, и Семён, прилипнув к проходящему через Мельну отряду солдат, отправился в Могилёв арестовывать Духонина. С тех пор он, как сорванный лист, забыв о корнях и древе, носился по ветхой земле и объявлял во всех её пределах: старого нет, оно умерло, истлело!.. А мы – два дитяти, умевшие на пару произносить лишь половину алфавита, Лиза, которая сама недалеко опередила собственное детство, и Яков, уж никак не способный стать нашим кормильцем и защитником, – мы остались на сквозняке революции, обречённые сгинуть в её стихии, в доме, из которого сбежала кухарка, потому что не умела готовить котлеты из глины и не могла смотреть на плиту, где поселились мокрицы, – вот так, истребляя друг друга, Михаил и Семён попутно истребляли нас!
