На удивление долго держался Нестор – я не ожидал. Не думаю, что ему удалось поморочить вразумляющего так, как он порой дурачил нас, но глаза его блестели бесстрашно и озорно – никакой деликатности и осторожности, столь свойственной ему в общении с малознакомыми людьми и животными. Кого он видел перед собой – саму великую Историю? Как знать. А Зверь уже терял уверенность и равновесие, уже переминался, тяготясь своим судейством и палачеством… Борода Нестора, заплетённая в походную косу и заткнутая за пояс, потрескивала от скопившегося в ней заряда, порождённого ищущим выхода гневом. После тяжбы с нашим летописцем Жёлтый Зверь поблёк и выглядел потрёпанным. А умер Нестор легко – взгляд его срезанной головы остался светел, в открытых глазах не было ни страдания, ни мольбы, ни страха.
У меня, когда я вышел на поединок с роковым вестником и нежданно оказался перед музыкальным шкафом, не хватило ни остроты реакции, ни силы духа, чтобы в ответ на зверское «иди» сказать своё бестрепетное «сам иди». Так убедительно сказать, чтобы шкаф со всем своим бренчащим барахлом пошёл. У Князя это едва не получилось – своя смерть была ему не страшна, а чужую кто ж ему отдаст, – Зверь дрогнул, наш вожак этого Протея, явившегося перед ним уж точно не цветком и не буфетом с музыкой, метким выстрелом подбил. Внешнего движения не было, но как я внутри себя снял с плеча укулеле, чтобы спеть свои сирвенты про мир, который я хотел сохранить, так Князь, похоже, в пылу внутреннего спора с преображённым чёрт знает во что чудовищем вскинул карабин и метко, с шести шагов, всадил куда надо сердитую пулю. Я видел – глаз Зверя, тот, третий, что сидел на хоботке, разлетелся, брызнул, как помидор под молотком. Раненая тварь сожгла Князя горячей лапой в уголь.
Ну а Брахман врага прикончил. Я толком и не понял как. В отличие от нас, он вёл свой бой не столб столбом, как почему-то вышло с остальными, а свободно, не поддавшись влиянию магического круга, в который заключил нас Жёлтый Зверь. Он выставил перед собою руки, сделал пассы – раз, другой, – и тут к нему беззвучно спланировал священный белый ворон. Я вроде бы смотрел (сказал неточно – чем смотрел?) со стороны и вместе с тем определённо знал: я – там, в сверкающем пернатом теле. Я сам и есть прекрасный белый ворон, и все мои поверженные братья тоже здесь, в нём – я чувствовал их твёрдое плечо. Мы были вместе, и живой Брахман был с нами – сжатые в кулак, мы одолеть могли неодолимое, как меч разящий, как свершённая судьба, как разрывной дум-дум… Птица преобразилась, засияла, стала сгустком света, и из рук Брахмана ослепительной вольтовой дугой вырвался ворон-снаряд, который ударил Зверя в грудь и прошиб насквозь с тем жутким треском, какой я помнил по сухой грозе. Пробив тело Зверя, сияющий сгусток, словно напившись крови, стал красным и вновь обратился птицей. Только теперь это был не ворон – это была большая красная птица с хищно загнутым клювом и когтями, готовыми впиваться в добычу, готовыми терзать и рвать. Зверь взвился, заревел, закинув морду к небу, – моление на адском языке? И я почувствовал, что сейчас там, над нами, в небе склонился Тот, кто альфа и омега, кто мера всех вещей, кто верх и низ, Тот, кто повелевает звёздами, пространством между ними, мглой, светом и полутонами…
Взглянуть туда я не посмел, весь прочий страх пред этим был ничто – тень бледная перед чернотой, огонь свечи перед взорвавшейся сверхновой. Зверь был уже сражён, он грузно опадал, не устояв в своей неправоте… Но тут внезапно два крыла высверкнули из-за его спины, сошлись со свистом впереди и, словно разболтанные ножницы с изрядным люфтом, рассекли Брахмана на три части.
И здесь я отпустил пучок связующих меня с подлунным миром нитей, который и без того держал едва-едва, последним напряжением остаточной, рудиментарной воли, и сорвался вверх. А там, подо мной, удаляясь, меркнул мир – мёртвая стая, поверженный Зверь, бредущий прочь серафим, лес, земля, туманное голубеющее блюдо… Так серебристый пузырёк со дна реки летит к сияющей колышущейся глади, чтобы соединиться с тем необъятным, до одури прозрачным, звенящим хрустальным звоном веществом, родство с которым исподволь его туда, в блистающую высь, и тянет. Я трепетал от предвкушения, и трепет этот тоже обращался в звон, и чу́дные звоны отзывались отовсюду. Быть может, это звенели струны моих братьев, те, единственные, связующие их с остальным творением и… с Творцом? Пусть так. Они были хорошо натянуты и издавали чистый звук.
В свистах рассекаемых небес я слышал дрожащие волны эфира: кочевая Русская империя предложила… с дальнейшим международным урегулированием… возвращение к прежним границам… разоружение Китая в части стратегических… проект перемирия поступил… Комитет безопасности проводит консультации… Я уже не улавливал сути – фразы земного языка сделались для меня избыточными, свивающимися в клубок, бесконечно длинными и скользкими, как макаронины, которые ни всосать, ни перекусить. Да и нечем. Я летел сквозь слепящее пространство к солнечной ноте, которая была то скрипка, то дудук. То флейта, то гитара. То снова скрипка, скрипка, скрипка… Она сияла в недоступной вышине, она закручивалась в огненный круг, пульсировала и звенела. Я уносился прочь – вверх, вверх… Земная память рушилась во мне и рассеивалась свистящим вихрем в хлопья – словно сдуваемые выдохом пушинки одуванчика, словно сбиваемый с перчатки снег. Я был уже ни тут, ни там, нигде. Я – не был.
Достоверное свидетельство
Меня зовут Иоганнес. Вполне подходящее имя для человека, прошедшего школу Völkisch-движения и посвящённого Germanennorden. Пусть Völkisch-группы с их романтичными походами по живописным местечкам отечества остались в весёлой юности – это прошлое всегда со мной.
У меня есть друзья – Рудольф, Вальтер, Фридрих, Антон, Хейла и умудрённый сединами почтенный Гвидо. Все мы члены Ордена. Более того, мы – члены внутреннего Братства, наше приветствие – «Слава и победа», на нашей эмблеме – кинжал, солнечное колесо и дубовая ветвь. Мы собираемся в клубных залах отеля «Четыре времени года», предоставляемых нам за символическую плату хозяевами заведения, братьями Вальтершпиль – они славные люди, сочувствующие нам и выбранному нами пути. Это место мы называем просто – «собрание».
Наше Братство шире, но мы – первый круг. Мы часто встречаемся в собрании на братских застольях, а кроме того, устраиваем там публичные лекции, ведём семинары для членов Ордена и вольнослушателей, организуем музыкальные вечера с участием фортепиано и женского хора, который опекает неугомонный Рудольф, не первый раз женатый, но неисправимый. К сожалению, мы не видим на наших собраниях Гвидо, он – почётный член Братства, так как сегодня нас разделяют границы: мы – в Баварии, он – в Вене. Но разве могут быть границы для единомышленников, для провозвестников великих идей? Увы, пока они есть. Сейчас тяжёлые времена. Империя ведёт войну. И, несмотря на недавние успехи на Западном фронте, несмотря на поражение России, кажется, торжество не так близко, как хотелось бы. А если учесть наличие в стране сил, всегда готовых всадить нож в спину… Что ж, время скорби перед грядущим торжеством, быть может, даже необходимо – все маски будут сорваны, законы сметены, равнодушие бюргеров падёт перед необходимостью порядка, и немцы откроют омытые кровью глаза. Великое возрождение невозможно без великих усилий и жертв. Впрочем, будущее туманно. Рудольф – отменный астролог, он работает сейчас над прогнозом высокой эмпирической точности и скоро рассеет перед нами мглу грядущего.
