Наутро Плацидия, заглянув в комнату спящего сына, с трудом сдержала вздох.
На следующий день Петр отправился в дун.
Юноша проехал мимо лагеря германцев, не обращая внимания на их любопытные взгляды, и подошел к лачуге у дальней стены крепости, где жил Тарквиний.
Старый пастух робко выглянул из хижины – после вчерашних событий все в Саруме узнали о странном поведении господского сына, мало ли что он еще учудит…
– Принеси мне языческого идола! – повелительно изрек Петр, кивая на стоящее рядом святилище Сулии.
Тарквиний неохотно вынес каменную фигурку.
– В Саруме больше не будут поклоняться языческим богам, – объявил Петр. – Дай сюда гнусного истукана, я его разобью.
Старик прижал фигурку к груди:
– Не отдам!
Петр, изумленный неповиновением старого пастуха, зловеще пригрозил:
– Отдашь, иначе тебе не поздоровится!
Тарквиний промолчал, не отрывая рук от груди. Глаза старика злобно сверкнули. Петр запоздало вспомнил, что пастух слывет колдуном, но сейчас это не испугало юношу.
– Что ж, ежели так, то я навсегда изгоняю тебя из Сарума. Забирай свои пожитки и ступай прочь! – холодно заявил он.
Тарквиний молча скрылся в хижине, чуть погодя вышел с котомкой на плече и направился по дороге к заброшенному поселению Сорбиодун в долине, а оттуда – к речному берегу. Старик отвязал лодку и поплыл вниз по течению. Когда лодка вышла на стремнину, он повернулся и пробормотал, поглаживая каменную фигурку:
– Я еще вернусь, Петр Портий, и она тоже вернется. Но твои христианские глаза нас больше не увидят.
За земляным валом дуна к небу тянулся дым: Петр поджег хижину пастуха и крохотное святилище.
Несколько часов спустя юноша приехал к Сулицене. Она, одетая в тонкое льняное платье, перехваченное поясом на талии, встретила Петра у порога. При виде милого большеглазого лица в юноше вспыхнуло желание.
Сулицена шагнула вперед, ожидая, что он спешится, однако Петр дрожащей рукой перехватил уздечку и замер.
Девушка удивленно разглядывала его тонзуру.
– Я уезжаю в Ирландию, – холодно заявил он и вкратце рассказал о своем обращении в христианство и об обете безбрачия.
– И теперь до конца жизни ты не разделишь ложе с женщиной? – недоверчиво спросила Сулицена.
Он кивнул.
Она звонко расхохоталась и презрительно посмотрела на него. Петр побагровел – то ли от смущения, то ли от гнева. Сулицена медленно протянула руку и, пристально глядя в глаза юноши, погладила его по бедру:
– Ну как, ничего не чувствуешь? Я тебе больше не нравлюсь?
– Нет, – твердо ответил он, с трудом сдерживая напряжение.
– Лжешь! – сердито воскликнула она.
Он снова вспыхнул от стыда и признался:
– Я все равно уезжаю.
– Чтоб тебя ирландцы прирезали! – злобно прошипела Сулицена и плюнула ему под ноги.
– А ты что будешь делать? – виновато спросил он.
– Найду себе мужчину вместо мальчишки, – ответила она. – Убирайся!
– Я тебе денег принес, – сказал Петр и бросил на землю небольшой кошель.
Сулицена молча подобрала деньги и отвернулась.
– Ради служения Господу… – начал Петр, пытаясь что-то объяснить.
– Ирландцам свои сказки расскажешь, – оборвала она его и вошла в дом.
Вечером спор с матерью продолжился.
Петр, охваченный религиозным рвением, собирался уничтожить все языческие изображения на вилле, включая мозаичный пол в столовой, но Плацидии удалось образумить сына.
– Когда вилла станет твоей, делай с ней что хочешь, а до тех пор терпи. Твоего отца-христианина мозаика не смущает: на ней изображены твари Господни и человек, венец Божьего творения.
Петр неохотно признал правоту матери и согласился не трогать мозаику, однако от своего намерения уехать в Ирландию не отказался, несмотря на мольбы и просьбы Плацидии.
– Твой долг – защищать наши владения, – напомнила она.
– Мой долг?! – вскричал Петр, гневно сверкая черными глазами. – Те, кто любит Господа, отрекаются от земных благ! Долг, о котором ты говоришь, не угоден Богу. Имущество презренно, служение Господу – вечно и нерушимо.
– Здесь, на вилле, прошла вся наша жизнь и жизнь наших предков, – негромко сказала Плацидия.
– Ну и что? Господь превыше этого.
– И тебе меня не жалко? Моя судьба тебя больше не волнует? – спросила она.
– Веруй в Господа, сим спасешься, – убежденно ответил он.
Плацидия понуро опустила голову и сглотнула слезы, понимая, что безразлична мужу и сыну.
И все же Плацидия не сдавалась, будто одиночество придавало ей силы.
Вот уже третий день Петр готовился к отъезду. Внезапно в комнату юноши вошел Нуминций в сопровождении восьмерых работников и почтительно, но настойчиво выпроводил его во двор, где Петра втолкнули в амбар и крепко заперли дверь на засов. Четверо мужчин встали на страже у дверей.
Плацидия, подойдя к амбару, объяснила сыну:
– Прости, но я не отпущу тебя из Сарума.
Петр и не предполагал, что мать способна на такой поступок.
– Ты решила держать меня в заточении? – возмутился он.
– Да, – спокойно ответила она.
Верный Нуминций во всем поддерживал госпожу, и работники его слушались. Петр грозил и упрашивал стражников, но из амбара его не выпускали, а Нуминций язвительно заметил:
– Как жаль, что среди Портиев нет достойных мужей, способных защитить мою госпожу. Ты ее единственный сын, а потому твое место – рядом с матерью.
Каждый вечер Плацидия приходила к амбару и пыталась отговорить сына от его затеи. В холодном и сыром амбаре гуляли сквозняки, но Петр не поддавался уговорам. Втайне и мать, и сын гадали, как долго протянется такое положение дел.
На пятый день после возвращения Петра из неудавшейся поездки к невесте из Каллевы примчал гонец на взмыленной лошади и принес весть, что вторжение саксов началось.
Саксы высадились на юго-восточном побережье и отправили несколько сот воинов на запад. Как только известие о вторжении достигло Сарума, Плацидия подошла к амбару и, распахнув дверь, объявила сыну:
– Ты свободен.
– Почему? – ошарашенно спросил он.
– Мы собираемся укрыться в дуне, там безопаснее, – объяснила она. – Не оставлять же тебя здесь. Если хочешь, отправляйся в Ирландию.
Нуминций и работники уже грузили оружие на телегу. Седые волосы Плацидии серебром сверкали в лучах солнца, на лбу и у глаз залегли глубокие морщины. Петр взволнованно посмотрел на мать, восторгаясь ее силой духа, и улыбнулся:
