В полуночном небе сияла луна, озаряя крепость на холме. Петр обогнул холм и направился в близлежащую рощу. Под ногами похрустывала палая листва, тронутая первым осенним заморозком. Сердце юноши возбужденно трепетало.
У речной излучины, в двадцати ярдах от берега, посреди чащи виднелась поляна – самая обыкновенная, каких много в лесу. На ней происходило что-то странное.
Посреди поляны мужчины расчищали опавшие листья и оттаскивали в сторону длинные доски, под которыми оказалась круглая яма диаметром около восьми футов, накрытая щелястым бревенчатым помостом. В яму уходила деревянная лестница двенадцати футов длиной.
Из-за деревьев на поляну вышел старый Тарквиний. Его сопровождала шестнадцатилетняя племянница, худенькая, узколицая и остроглазая, но не лишенная прелести. Плечи девушки окутывала тяжелая меховая накидка, на ногах были сандалии. Тарквиний, девушка и Петр обменялись церемонными поклонами. По знаку пастуха юноша разделся донага. Девушка, ничуть не смущаясь, сбросила с плеч накидку и тоже осталась обнаженной. Бледная кожа призрачно светилась в лучах луны. Молодые люди опустились на колени. Тарквиний протянул к Петру раскрытые ладони, на которых покоилась каменная фигурка богини Сулии, покровительницы пятиречья. Юноша благоговейно поцеловал ее и прошептал:
– Сулия, храни меня!
Молодым людям предстояло пройти важный обряд посвящения, в котором богиня играла роль заступницы перед неведомыми небесными божествами.
Девушка поцеловала фигурку богини и повторила слова Петра. Потом молодые люди спустились по лесенке в яму и снова встали на колени.
– Да приимут боги своих рабов и да очистят их от скверны! – воскликнул Петр.
Тем временем Тарквиний и два его помощника куда-то удалились. Петр с девушкой молча ждали. Наконец послышались тяжелые шаги, и на поляну вывели огромного черного быка. Тарквиний с ласковой настойчивостью что-то шептал ему на ухо. Бык покорно подошел к яме, но, почувствовав под копытом бревна, заупрямился. Пастух продолжал свои загадочные нашептывания, терпеливо оглаживая крутые бока и высокую холку животного. Наконец бык неохотно ступил на бревна и, фыркая, замер над ямой.
Тарквиний снял с пояса длинный узкий меч и, не прекращая шеп тать заклинания, отступил на шаг, а потом ловким движением вонзил клинок между ребер, прямо в сердце быка. Громадный зверь покачнулся и с глухим ударом рухнул на помост. Старик неторопливо обходил тушу, делая в ней надрезы, чтобы кровь непрерывным потоком лилась в яму, обволакивая нагие тела неофитов вязкой, теп лой пеленой.
– Да очистят нас боги от скверны! – шептал Петр.
Так совершался тавроболий – священный обряд очищения, широко распространенный в Римской империи. Люди, прошедшие ритуал посвящения, считались свободными от скверны и приближенными к богам.
Час спустя Тарквиний, убедившись, что последние капли бычьей крови вытекли в яму, позволил молодым людям выбраться на поляну. Они, покрытые коркой запекшейся крови, снова опустились на колени, и старый пастух нараспев произнес благодарственную молитву. Тем временем его помощники разрубили тушу на части и унесли прочь. Участники обряда, облачившись в чистые одежды, обменялись церемонными поклонами на прощание. Тарквиний увел племянницу с собой. Девушка обернулась и послала Петру пылкий взгляд, но юноша ничего не заметил и, преисполненный осознанием свершившегося таинства, вернулся домой.
Констанций Портий всю ночь просидел в триклинии, разглядывая орфическую мозаику, и пил вино, но захмелеть не мог. Внезапно он заметил какое-то движение во внутреннем дворике, вздрогнул и недоуменно заморгал: к дому направлялся сын, с ног до головы покрытый кровью. Недавний гнев мгновенно улетучился. Неужели на Петра напали наемники? Констанций вскочил и бросился к сыну:
– Что с тобой? Ты ранен?
Петр обратил к отцу восторженный взор, улыбнулся и с тихой радостью объявил:
– Нет, я не ранен. Я очистился от скверны.
Констанций ошеломленно отшатнулся.
– Я тавробол. Древние боги вернулись в Сарум, – невозмутимо объяснил Петр и вошел в дом.
Констанций застыл в растерянности. Что это значит? Его сын – язычник?! Не может быть! Ему привиделось! Это дурной сон…
Через несколько минут он ворвался к жене.
Плацидия еще не спала. Она заметила бледность мужа, однако обрадовалась, что он не пьян.
Констанций с несчастным видом замер в дверях – он уже много лет не входил в спальню жены без особого разрешения. Впрочем, сегодня Плацидия из жалости едва не пригласила его разделить с ней ложе.
– Что случилось? – негромко спросила она.
Он, страдальчески заламывая руки, объяснил ей, что произошло, и горестно воскликнул:
– Подумать только, в нашем имении совершается тавроболий, гнусный языческий обряд! Ты знала, что наш сын – тайный язычник?!
– Нет, – ответила она.
Констанций недоверчиво взглянул на жену:
– Но ты наверняка что-то подозревала!
– Да.
– И ни словом мне не обмолвилась?! – сокрушенно спросил он.
Плацидия медленно откинулась на подушки и вздохнула:
– Петр скрытен. Я заметила, что он много времени проводит с Тарквинием, но не придала этому значения.
Невозмутимость жены вывела Констанция из себя.
– Пастуха давно пора выгнать! – простонал он. – Мы же праведные христиане! Что делать?! Сначала Петр привел в имение поганых язычников, а теперь еще и эта мерзость…
Плацидия с сожалением взглянула на мужа – она все еще питала к бедняге теплые чувства, несмотря на его вечное пьянство и недостаток ума. Вдобавок она знала пылкую, восторженную натуру сына и догадывалась, что Петр вскоре забудет увлечение языческими обрядами.
– Успокойся, – ласково сказала она мужу. – Наберись терпения, и все обойдется.
Да, наверное, она избаловала единственного сына, воспитывая его без излишней строгости, зато хорошо понимала все его достоинства и недостатки. Петр, как и отец, отличался безрассудством суждений и порывистой вспыльчивостью. Плацидия мечтала подыскать ему хорошую жену, которая смогла бы сдержать и направить юношу, сделать его настоящим, сильным мужчиной. Увы, своего мужа Плацидия изменить не смогла…
Констанций, не подозревая о мыслях жены, все больше и больше раздражался.
– Похоже, тебя это не волнует, – с горечью заметил он. – Ты во всем потакаешь Петру.
– Ничего подобного, – возразила она. – Ты же знаешь, я исповедую христианскую веру.
На самом деле Плацидию, смиренную и суровую, больше привлекали идеи стоицизма, чем христианские добродетели, а в языческих обрядах она и вовсе не видела смысла.
– Ты вечно оправдываешь мальчишку! – сердито вскричал Констанций.
– Ты же знаешь, если ему запретить, он заупрямится и еще что-нибудь придумает, – напомнила она мужу. – Вдобавок в Сару ме язычников и без того хватает. Вот, даже Нуминций…
