Натаниэль всеми силами пытался ясно выразить свои мысли и чувства, хотя и понимал, что непреклонный Обадия останется глух к любым доводам.
НАТАНИЭЛЬ. Те, кто отвергает право короля на власть, поступают вопреки мироустройству. Король – помазанник Божий, по велению Господа дарующий нам привилегии. Кому, как не монарху, управлять страной?
ОБАДИЯ. Слугам Господним.
НАТАНИЭЛЬ. Пресвитерам? Они тираны похлеще короля. Ваши пресвитеры – такие же служители Церкви, как и обычные священники.
ЭДМУНД. Король должен управлять с позволения парламента.
НАТАНИЭЛЬ. В таком случае парламент посягает на священное право короля, дарованное ему Господом. А кто дает позволение парламенту? Кто призывает парламентариев к власти? Если отменить старые порядки, то в Англии власти вообще не будет. Или, по-вашему, народ должен созывать парламент?
ЭДМУНД. Не говори глупостей!
НАТАНИЭЛЬ. Это не глупости. Если короля лишат власти, то в один прекрасный день окажется, что страной правит толпа. А власть толпы – это хаос и тирания.
ЭДМУНД. Похоже, мы никогда не достигнем согласия.
Братья Шокли так и не пришли к единому мнению.
Натаниэль с любовью взглянул на старшего брата. Разница в возрасте между старшими и младшими детьми была невелика, но Эдмунд и Обадия воспитывались в строгости, а для Натаниэля и Маргарет старый Уильям Шокли сделал послабление. Эдмунду с раннего детства внушали, что он станет главой семьи, и он, готовясь с честью выполнить свой долг, с завистью смотрел на беззаботные игры младших детей. Учился он прилежно и старательно – из него вышел бы прекрасный юрист, а может быть, даже и парламентарий.
Однако мечтам Эдмунда не суждено было сбыться.
– Ты намерен примкнуть к армии короля? – мрачно спросил он.
– Да, – ответил Натаниэль.
– Разлада в семье я не допущу, – сурово изрек Эдмунд. – В нашем доме тебе больше делать нечего.
Видя, с какой неохотой брат принял решение, Натаниэль улыбнулся:
– Я и не собираюсь здесь оставаться.
– Что ж, прощай. Я теперь глава семейства, и мой долг – заботиться о безопасности близких.
Обадия согласно закивал.
Натаниэлю всегда было жаль Обадию, ведь даже отец его недолюбливал, хотя и старался не выказывать неприязни. Натаниэль вечно подшучивал над братом, посмеивался над его тщеславием и не воспринимал всерьез. Однажды десятилетний Натаниэль так разозлил несчастного юнца, тощего и прыщавого, что тот, рассвирепев, укусил младшего брата за руку, а тот прозвал его змием кусачим и нещадно дразнил. При мысли о расставании с Натаниэлем Обадия никакой жалости не испытывал.
– Усадьба принадлежит мне, – неожиданно заявила Маргарет.
Братья, почти забывшие о ее присутствии, удивленно обернулись к ней.
Маргарет редко вмешивалась в их споры и держалась особняком, не желая принимать ничью сторону. Ее больше занимала судьба младенца.
– Вы сами слышали, что отец усадьбу завещал мне, – напомнила Маргарет. – И я не собираюсь никого выгонять из дома.
В наследство каждому из трех братьев Уильям Шокли оставил деньги; Маргарет, любимой дочери, по завещанию отошла половина заливных лугов и усадьба – в пожизненное владение или до свадьбы, после чего усадьбу наследовал Самюэль.
– Разумеется, если ты замуж не выйдешь, то передашь заливные луга Самюэлю, чтобы твой сводный брат не чувствовал себя обделенным.
Эдмунд со вздохом признал:
– Верно, усадьба принадлежит тебе.
Обадия недовольно поморщился.
– Ты сама на чьей стороне? – шутливо осведомился Натаниэль.
– Я воздерживаюсь, – заявила Маргарет, не желая примыкать ни к одному из враждующих лагерей.
– А как же Самюэль? Он-то уж наверняка роялист, – с насмешкой продолжил Натаниэль.
– Он, слава Господу, еще слишком мал, чтобы ввязываться в эти глупые споры! – воскликнула Маргарет.
Эдмунд и Обадия переглянулись. Маргарет с укоризной посмотрела на Натаниэля. Зачем ему понадобилось напоминать о мальчике?
– Кстати, надо бы решить, что делать с Самюэлем, – задумчиво произнес Эдмунд.
Маргарет знала, что между собой братья уже обсудили этот вопрос.
– Он останется в усадьбе со мной, – твердо сказала она. – Так перед смертью повелел отец.
Натаниэль промолчал, Эдмунд погрузился в размышления, а Обадия холодно посмотрел на сестру, словно подозревая ее в измене строгим пуританским взглядам. При жизни отца к мнению Обадии почти не прислушивались, и сейчас он собирался настоять на своем.
– Сестра наша юна и неразумна. Негоже оставлять младенца под ее присмотром, без мудрого наставления, – с натянутой улыбкой заявил он и многозначительно посмотрел на Эдмунда, напоминая, что Самюэля следует оградить от тлетворного влияния Натаниэля.
– Мне твоих мудрых наставлений довольно, – с напускным смирением произнесла Маргарет. – Твоих и Эдмунда.
– А если нас здесь не будет, что тогда? – спросил Обадия.
– Куда это ты малютку отправлять собрался? – удивился Эдмунд.
– Мой знакомый проповедник в Лондоне готов принять Самюэля в лоно своей семьи и воспитать его в истинной вере.
Натаниэль, невозмутимо раскурив трубку, негромко заметил:
– Двухлетнего младенца рановато наставлять на путь истинный. Да и в Лондоне сейчас опасно – туда вот-вот выступят королевские войска.
Эдмунд, поразмыслив, принял решение:
– Отцовской воле я перечить не намерен. Пока война не докатится до Сарума, малыш останется в усадьбе под присмотром Маргарет.
Маргарет с облегчением перевела дух. Обадия хотел было возразить, но Эдмунд строго взглянул на брата.
– Об этом мы еще поговорим, – буркнул Обадия.
Разрешив таким образом спор, братья, к удивлению Маргарет, мирно уселись за стол и стали обсуждать предстоящую войну.
– Лондон и восточные графства выступят на стороне парламента, – заметил Эдмунд.
Действительно, именно там обосновались основные противники короля – купцы-пуритане.
– О портовых городах тоже не следует забывать, – напомнил Натаниэль.
Английские торговцы-мореплаватели не простили Стюартам их дружбу с европейскими католическими державами – основными соперниками англичан на международных рынках. А Яков I, желая задобрить испанского посланника, хладнокровно отправил на казнь сэра Уолтера Рэли, знаменитого путешественника и искателя приключений, которым восхищались купцы и торговцы.
– Север и запад страны поддержат роялистов, – вздохнул Эдмунд.
Старинные феодальные семейства, их арендаторы и крестьяне-издольщики по-прежнему верили в святость королевской власти.
