– А жена – покровительница поэтов. Ею все восторгаются.
Генри Герберт, вначале опрометчиво взявший в жены сестру несчастной леди Джейн Грей, вторым браком женился на Кэтрин Тальбот, дочери графа Шрусбери, а после ее смерти – на шестнадцатилетней Мэри Сидни.
– Граф Пемброк на двадцать лет старше жены, но их брак оказался очень удачным, – пояснил Джайлз. – Супруги живут в роскоши.
В Уилтон-Хаусе держали двести ливрейных лакеев.
Мэри Сидни не принесла богатого приданого, но была племянницей фаворита королевы, Роберта Дадли, графа Лестера. Брат Мэ ри, сэр Филип Сидни, был придворным вельможей, воином и поэтом. В Уилтон-Хаус стекались знаменитые драматурги и литераторы Елизаветинской эпохи.
Вот и сейчас в особняке собралось замечательное общество – здесь были и Тинны из Лонглита, и Хангерфорды, и Горджи, владельцы великолепного замка Лонгфорд, близ Кларендонского леса. Эдвард Шокли поначалу робел – он редко встречался с аристократами, – но потом с увлечением втянулся в разговор.
Беседа шла об Эдмунде Спенсере и его поэме «Пастуший календарь», посвященной Филипу Сидни.
– Сидни попал в немилость при дворе, поэтому все лето провел у сестры, – вздохнул какой-то вельможа. – Говорят, сейчас он пишет новую поэму под названием «Аркадия»…
Эдвард, человек образованный, мог поддержать ученую беседу. Вдобавок теперь он лучше понимал странное поведение Джайлза Фореста. У некоторых создавалось впечатление, что учтивый и обходительный юноша немного не в себе, – он изъяснялся с такой изощренной вычурностью, что собеседники с трудом улавливали смысл его речей.
– Касательно моих стараний о призрении бедноты, мистер Шокли, не следует заблуждаться в их цели либо превратно истолковывать мою щедрость; я щедр на труды и силен трудами, хотя равно далек как от расточительности, так и от скаредности, и силы свои всенепременно стараюсь направлять к стезе приумножения возможностей создания условий для труда бедняков, что, по моему разумению, есть благое деяние, и за него воздастся сполна, – однажды заявил юный Форест.
Шокли изумленно покачал головой и попросил Джайлза выражать свои мысли проще.
Сейчас, в Уилтон-Хаусе, Шокли заметил, что многие юноши из Оксфорда изъяснялись так же вычурно; самый пустячный предмет разговора – будь то новое лакомство, погода или породистый скакун – превращался в премудрый дискурс, а серьезные темы, к примеру вопросы политики или государственного управления, обсуждались шутливо и поверхностно; собеседников больше занимали причудливые словесные игры.
Виной тому был роман Джона Лили «Эвфуэс, или Анатомия остроумия», пользовавшийся невероятным успехом у молодежи.
– Мы чтим его, как Священное Писание, – заявил Шокли один из разодетых юнцов.
Преувеличенно изысканные манеры молодых людей забавляли Эдварда, но сами юноши ему понравились: они писали сонеты, подражая великому Франческо Петрарке, и оттачивали воинское мастерство, особенно стрельбу из лука.
– Это укрепляет тело, – объясняли они. – Ведь в человеке все должно быть прекрасно – и тело, и разум.
Актеры представили зрителям какую-то историческую пьесу, а после спектакля Эдвард удостоился чести встретиться с графом Пемброком.
Генри Герберт, мужчина средних лет, с благородным одухотворенным лицом, был владельцем обширных угодий и наместником графства Уилтшир; под его началом находились войска графства и мировые судьи.
– Вы тот самый мистер Шокли, который единственный в Солсбери готов сражаться с врагами? – с теплой улыбкой осведомился граф Пемброк.
Эдвард зарделся от удовольствия.
От одного из гостей он узнал, что граф – великий знаток геральдики, а потому рассказал о новом гербе Форестов. Пемброк, выслушав описание, фыркнул и расхохотался. Эдвард так и не понял почему.
Вечером, по пути домой, Шокли показалось, что Джайлз Форест не спешит расставаться, затягивая прощание. А вдруг поездка в Уилтон-Хаус была лишь удобным предлогом выманить Эдварда из дому? Он задумчиво посмотрел на Джайлза: неужели юноша пойдет на то, чтобы устроить тайное свидание отца с Кэтрин? Впрочем, от Форестов всего можно ожидать. Эдвард торопливо распрощался с Джайлзом и уехал, не давая юноше опомниться.
На улицах Солсбери не было ни души. Эдвард остановился на углу, наблюдая за своим домом. Из темного переулка появился человек – судя по всему, тот же, что и прежде, – и украдкой скользнул в дом.
Эдвард, спешившись, осторожно пробрался к дверям. В доме стояла тишина. Шокли вошел в арку ворот, пересек дворик и, обогнув дом, приоткрыл дверь черного хода, а потом тихо поднялся по лестнице на второй этаж.
За неплотно закрытой дверью спальни горела свеча. Эдвард заглянул в комнату, но там никого не оказалось. Из гостиной доносились приглушенные голоса. Он решил спуститься, однако, заметив раскрытый ларец жены, из любопытства заглянул в него.
На месте кошеля с деньгами лежала забытая записка. Эдвард торопливо прочел ее и побледнел от ужаса. Не может быть! О таком он даже не предполагал…
Сердце сжалось от страха.
…мы с превеликой благодарностью принимаем ваши щедрые дары. Лишь только еретичку свергнут с престола и восстановят истин ную веру, вас, уважаемая госпожа, равно как и вашего брата, ожидает достойная награда на земле и в Царстве Божием.
Смею заверить вас, близится час нашего избавления от гнета блудницы вавилонской…
Иезуиты втянули Кэтрин и Джона в заговор, равносильный государственной измене.
Шокли похолодел. Предательство жены ввергло его в отчаяние. Кэтрин отправляла деньги испанским лазутчикам, желавшим свергнуть законную королеву Англии и уничтожить все, что было дорого сердцу Эдварда.
Он с горечью думал о своей покорной, смиренной жене, которая все это время лгала мужу. За размышлениями он почти забыл о таинственном госте и, спохватившись, вышел к лестнице.
У входной двери стоял высокий сухощавый старик, похожий на Фореста лишь телосложением. Кэтрин почтительно поцеловала кольцо на руке незнакомца, а он благосклонно кивнул и закутался в длинный плащ. Дверь приоткрылась, в щелку заглянул Джон Муди, – очевидно, он пришел проводить старика.
Эдвард попятился к спальне, лихорадочно раздумывая, что предпринять. Его жена замешана в заговоре, повинна в государственной измене, а он, Эдвард Шокли, – добропорядочный торговец, всецело преданный королеве, а значит, обязан известить людей Уолсингема о предательстве родственников. Кэтрин бросят в темницу, Джону грозят страшные пытки и дыба – от него потребуют назвать имена сообщников. А если Эдвард не донесет, то сам будет считаться сообщником и подвергнется тем же наказаниям.
«И все это время она мне лгала…» – с тоской думал он, вспоминая долгие годы счастливой жизни, и наконец принял решение, хотя и не знал, верно ли оно.
Эдвард Шокли опустил записку на дно ларца и тайком вышел из дому.
