Фламандец об этом не подозревал и не видел причин для осмотрительности, а вот причин для радости у него было предостаточно – он избавился от долгов и спас семью от разорения; голову ему кружило не вино, а счастье. Он возбужденно расхаживал по двум крошечным комнаткам на втором этаже – под тяжелыми шагами скрипели рассохшиеся половицы – и во весь голос что-то распевал.
Нелли попыталась закрыть ему рот поцелуем, но торговец не успокаивался, тогда она поспешно распустила шнуровку платья, обнажив грудь, и поманила фламандца к себе.
Широкое лицо торговца озарилось счастливой улыбкой. Он шагнул к Нелли и с детским восторгом накрыл пышные груди огромными горячими ладонями. Женщина, оказавшись в его власти, только сейчас осознала, что он необычайно силен. Впрочем, зла он ей не желал.
Он грузно опустился на кровать, застонавшую под его тяжестью, об хватил Нелли за талию, с легкостью, будто ребенка, усадил к себе на колени и, придерживая одной рукой, стал умело снимать с нее одежды, что-то негромко бормоча и с плотоядным восхищением оглядывая нежную кожу – так он за ужином глядел на голову уилт ширского сыра. Под пристальным взглядом торговца Нелли, внезапно ощутив себя ребенком, невольно рассмеялась и подумала: «Ну вот, наконец-то угомонился».
Торговец раздел ее догола, подхватил на руки, бережно уложил на дубовую кровать («Как кусок мяса на сковороду», – про себя хихикнула Нелли) и только потом скинул дублет и стянул толстые чулки-шоссы.
Сначала он нежно оглаживал Нелли огромными горячими ладонями, и она расслабилась под его ласками. Дыхание фламандца, пахнущее вином и сыром, внезапно участилось, сильные пальцы ощупывали и разминали податливое тело Нелли, словно ком теста. Торговец побагровел и выпучил глаза, будто его душило неудовлетворенное желание. В невероятном возбуждении он подхватил Нелли на руки, с громким воплем закружил ее по комнате, а потом снова швырнул на кровать и тут же жадно придавил тяжелым, жарким телом.
Массивная дубовая рама заскрипела, содрогаясь от порывистых толчков, точно вот-вот развалится. Нелли, не в силах даже шевельнуться под весом здоровяка, уповала лишь на то, что все скоро закончится. Увы, ее надежды не оправдались – фламандец не отпускал ее больше часа: то с торжествующими криками носился с ней по комнате, то бросал на кровать, то перекатывался на пол. От его счастливых воплей сотрясался весь дом.
«Да он просто бык какой-то!» – думала Нелли, сообразив, что успокоить его не удастся.
Ушел фламандец только перед рассветом.
С восходом солнца Абигайль Мейсон собрала соседей и объявила, что больше не потерпит разврата.
В восемь часов утра Мейсоны явились к олдермену, и Питер смущенно потребовал, чтобы бесстыжую блудницу схватили и доставили к бейлифу и мировому судье.
– Вы понимаете, чем ей это грозит? – спросил олдермен.
Питер отвел взгляд.
– Ее выпорют, – невозмутимо заявила Абигайль.
Вот уже три года она убеждала мужа исполнить христианский долг – она и сама бы с этим прекрасно справилась, но ей хотелось заставить Питера вести себя, как подобает богобоязненному христианину. Теперь, после ночного переполоха, Питер с неохотой согласился.
– Господь требует покарать блудницу, – заявила Абигайль. – Распутную Иезавель до лжно с позором изгнать из нашего дома.
Питер уныло кивнул.
В полдень олдермен известил бейлифа о жалобе, а Пирс Годфри пришел к Эдварду Шокли с просьбой спасти сестру.
Эдвард и Пирс были знакомы с раннего детства; Годфри часто выполнял плотницкие работы на сукновальне, а в доме Шокли красовался сделанный им дубовый стол.
– Я постараюсь, – пообещал Эдвард, впрочем без особой надежды на успех.
В тюдоровской Англии наказания за провинности были весьма суровы; мировой судья, теперь исполнявший обязанности, некогда отведенные шерифу графства, имел право задерживать бродяг, выставлять преступников к позорному столбу и даже запрещать гулянья или игрища. Бродяг и распутниц выводили на рыночную площадь и прилюдно пороли кнутом до крови – именно это наказание грозило Нелли.
Эдвард торопливо направился на Кальвер-стрит, к дому Мейсонов, втайне опасаясь неприятного разговора с непреклонной Абигайль – она внушала ему страх и невольное восхищение.
Абигайль Мейсон учтиво пригласила его в дом. Питер мялся в дверях. Эдвард объяснил, что пришел просить за Нелли, рассказал о бедственном положении семейства Годфри и, заметив, как воспрянул духом Питер, поручился, что лично проследит за ее поведением.
Абигайль поглядела на него как на неразумного младенца:
– Эдвард Шокли, неужто ты забыл, что карают не грешника, но грех его?
Эдвард невольно вздрогнул, представив, как кнут впивается в нежную кожу Нелли, и неуверенно предположил:
– Она наверняка уже раскаялась.
Это заявление Абигайль встретила еще одним суровым взором. Эдвард, пытаясь оправдать Нелли, вспомнил евангельскую притчу о Христе и грешнице и хотел было произнести: «Кто из нас первым бросит камень…»
[38]
, но вовремя сообразил, что Абигайль Мейсон, женщину с незапятнанной репутацией, этот довод не убедит.
– Что ж, мировому судье видней, чего она заслужила, – негромко произнесла Абигайль и сдержанно улыбнулась Эдварду. – Вижу, ты человек милосердный. После праведной кары мы с тобой грешницу утешим.
Эдвард, до глубины души тронутый непоколебимой уверенностью Абигайль, с сожалением удалился. Нелли Годфри, предупрежденная Питером, стражников ждать не собиралась и тайком ускользнула к брату попрощаться. В руках у нее был узелок с нехитрыми пожитками.
– Я ухожу.
Пирс безуспешно пытался ее отговорить, но Нелли и слушать его не желала.
– Зачем мне в Саруме оставаться? Чтобы меня на рыночной площади выпороли? Нет уж!
– А если тебя за бродяжничество схватят?
– Ничего страшного, как-нибудь выкручусь.
– И куда ты пойдешь?
– На запад.
В Бристоле, большом портовом городе, хорошенькой женщине не составило бы труда заработать на жизнь.
Пирс печально вздохнул – наверняка его пропащая сестра и там будет вести распутный образ жизни! – и достал из ларца все свои сбережения, целых пятнадцать фунтов.
– Вот, возьми, – сказал он, протягивая ей деньги. – Пригодится.
Нелли улыбнулась, поцеловала брата и вернула монеты в ларец:
– Спасибо, у меня деньги есть.
– Кто знает, когда еще увидимся?!
Нелли поглядела на брата ясными синими глазами и решительно заявила:
– Наверное, уже никогда.
По дороге к Фишертонскому мосту Нелли нагнал Эдвард Шокли.
– Я так и не смог Мейсонов уговорить, – повинился он.
