После смерти Уолтера Эдвард перевез семью в Солсбери и завел тесную дружбу со Стивеном Шокли.
– Мы живем в смутное время, – со вздохом произнес Шокли.
С недавних пор Эдвард часто слышал эту фразу из уст приятеля.
Впрочем, с ней соглашались многие.
Вспышки чумы повторялись одна за другой – в 1361 году от чумы умерла Агнеса Масон, а в 1374-м болезнь снова пришла в Сарум. О победных баталиях давно забыли; Черный принц умер, и на престол взошел его сын Ричард, не обладавший ни благородством, ни доблестью отца. Из некогда обширных английских владений во Франции остались лишь Бордо и портовый город Кале. Жители Сарума с тревогой ожидали вторжения французов, и Солсбери спешно обносили крепостной стеной. Смута назревала не только в стране, но и в Церкви. Больше полувека резиденцией глав Католической церкви служил Авиньон, город на юге Франции, – там папы чувствовали себя в безопасности. Однако же в 1378 году начался Великий папский раскол, когда сразу два претендента объявили себя истинными папами; французы поддерживали одного, англичане и голландцы – другого.
– Теперь никому верить нельзя, – вздыхал Стивен Шокли.
И все же в это смутное время Эдвард Уилсон не поддавался страхам и часто наставлял детей:
– Люди – глупцы, своего счастья не понимают. В смутное время лучше всего дела вершить.
В доказательство он всегда приводил отца. Уолтер Уилсон скончался в 1370 году и оставил в наследство сыну значительную сумму денег (Эдвард держал это в секрете) и составленный по всей форме документ – имущественное завещание, в котором перечислялись земельные участки:
«…В Уинтерборне усадьба, каруката
[30]
и семь акров пашни, выделенные из земель графа Солсбери; в Шокли две виргаты из земель настоятельницы Уилтонского аббатства; в Авонсфорде двести акров из земель короля; близ Авонсфорда, из земель епископа Солсберийского, усадьба, голубятня, каруката пашни и десять акров покосных лугов…»
В стадах Уилсонов насчитывалось свыше тысячи овец. Из года в год семья богатела, как и многие другие бывшие вилланы или торговцы. Даже знатные господа не гнушались доходным промыслом – барон Томас Хангерфорд, стюард Джона Гонта и первый спикер парламентской палаты общин, разводил огромные стада овец на меловых взгорьях Уилтшира. На юго-западе Англии обосновались прядильщики, ткачи, валяльщики, ворсовщики и красильщики; за полвека, прошедших после эпидемии чумы, производство английского сукна увеличилось в девять раз. В начале правления Ричарда II Солсбери был шестым по величине городом в Англии.
Эдвард Уилсон, унаследовавший от отца предприимчивость, но не вздорный нрав, никогда не упускал своей выгоды и вместе с Шокли организовал суконную мануфактуру, на которой производили новый тип ткани.
– Вот оно, наше богатство, – гордо сказал Эдвард родным, показывая отрез плотной материи с горизонтальными полосами, придававшими ей сходство с твидом, – шерсть предварительно прокрашивали и только после этого ткали.
Так называемое солсберийское сукно пользовалось огромным спросом, и Шокли с Уилсоном расширили свое предприятие.
Эдвард, философически относившийся к переменам в мире, дальновидно предупреждал детей:
– Торговля – надежное занятие. Торговцы даже короля заставят поступать так, как им выгодно.
И действительно, власть, о которой некогда мечтал Питер Шокли на заседании парламента Монфора, в правление Эдуарда III постепенно переходила из рук высокородных господ к людям родом пониже, к мелкопоместным дворянам и горожанам. В 1353 году они вынудили короля подписать Статут о стапельной торговле, в 1360-е годы – отменить ненавистный мальтот, дурную пошлину, а в 1376 году, незадолго до смерти короля, состоялось заседание так называемого Доброго парламента. Высшая знать и епископы собрались в Белой палате королевского дворца
[31]
, а мелкопоместные дворяне и горожане – представители общин – совещались в восьмиугольном капитуле Вестминстерского аббатства, послужившем образцом для капитула Солсберийского собора, а потом направили высокородным господам свои требования: изгнать фаворитку коро ля Алису Перрерс, а также неугодных чиновников, в противном слу чае палата общин не утвердит новых налогов. Прежде подобные требования выдвигали только мятежные бароны, горожане на это не осмеливались. Как ни странно, требования палаты общин были исполнены.
Частые созывы парламента и, соответственно, усиление его влияния на управление страной объяснялись финансовыми нуждами ко роля. Выкупы, полученные за французских пленников, пополнили казну, но хватило этого ненадолго. К началу 1340-х годов Эдуарду III требовались значительные средства для ведения затянувшейся военной кампании. Он обратился за ссудами к флорентийским банкирам Барди и Перуцци, но затем отказался платить по своим обязательствам, что привело к краху одного из крупнейших торговых домов Италии. Деньги королю ссудили купцы-стапельщики, но и они едва избежали разорения. Эдуард постоянно искал новые источники доходов, пытался обложить налогами духовенство и лондонских торговцев или ввести таможенные пошлины, однако палата общин твердо настаивала на соблюдении принципа, провозглашенного еще Великой хартией вольностей, – «Нет налогов без представительства». Если в прошлом Питер Шокли мог только надеяться на то, что король прислушается к советам представителей торгового сословия, то теперь Эдвард Уилсон уверенно заявлял, что требования палаты общин будут выполнены.
Представители палаты общин предпочитали выбирать в суды графств местных жителей, положив начало институту мировых судей, и неприязненно относились к назначению чужестранцев на доходные церковные должности – бенефиции. «Вечно к нам из Авиньона присылают иноземцев, которые по-английски ни слова не разумеют, да и в собор не заглядывают», – ворчали жители Сарума. Теперь же их представители в палате общин заставили короля отдать эти должности англичанам. В 1362 году произошло знаменательное событие, о котором редко упоминают в учебниках истории: официальным языком судопроизводства стал не французский, а английский. Жильбер де Годфруа огорчился, однако его чувства мало кто разделял. Спустя двадцать лет на языке, весьма близком к современному английскому, были созданы такие шедевры мировой литературы, как «Видение о Петре Пахаре» Уильяма Ленгленда и «Кентерберийские рассказы» Джефри Чосера.
– Теперь мы хозяева Англии, – уверенно заявлял Эдвард Уилсон своим детям.
Слова эти не были пустой похвальбой – предприимчивый торговец прекрасно понимал, куда движется мир.
Однако события, произошедшие в Саруме в 1381 году, удивили даже дальновидного Эдварда Уилсона. Впрочем, он ухмылялся всякий раз, вспоминая, с чего все началось и какую роль в этом выпало играть ему самому.
