– Если колонны укрепить и контрфорсов добавить, то, глядишь, все и устоит.
Во-вторых, леса пришлось установить не снаружи, а внутри шпиля; строительные материалы и камень поднимали громадной ручной лебедкой; камни выкладывали не друг на друга, как при возведении основных стен собора, а восьмиугольными венцами, скрепленными чугунными скобами; швы между венцами заливали расплавленным свинцом. Стены шпиля наращивали точно так же, как гончар наращивает стенки горшка.
В феврале, когда шпиль достиг шестидесяти футов в высоту, жена Осмунда умерла от воспаления легких. Старый резчик, переживший всех своих друзей и знакомых, немного погоревал и переехал жить к Эдварду.
Жоселен де Годфруа скончался в 1292 году, а в сентябре 1295 года умер Питер Шокли – через два дня после смерти жены, которая тихо угасала всю весну и лето. Перед самой кончиной Алисия в бреду что-то шептала на французском наречии – Питер так и не понял, о чем она говорила. После похорон на кладбище у церкви Святого Фомы он пожаловался на усталость, а вечером его нашли бездыханным в любимом кресле у камина.
Осмунда смерть не брала.
– Дедушка, а ты долго жить будешь? – спрашивали его внуки.
– Пока шпиль не построят, – с улыбкой отвечал он.
Как ни странно, король Эдуард I стал причиной несчастий, постигших семейства Годфруа и Уилсон в начале нового столетия.
После 1289 года для короля наступила черная полоса. Летом 1290 года умерла юная Маргарет, Норвежская дева, что не позволило воплотить в жизнь замыслы по присоединению Шотландии к Англии, а в ноябре того же года скончалась Элеонора Кастильская. Король, преисполненный скорби, сопровождал гроб с телом возлюбленной супруги из Линкольна в Лондон, и все двенадцать остановок погребальной процессии отмечались воздвижением каменных крестов – последним таким монументом стал крест в лондонском предместье Чаринг, которое в наши дни носит название Чаринг-Кросс.
К середине 1290-х годов между Англией и Францией началась война за Гасконь, а в мятежном Уэльсе и в Шотландии, где после смерти Маргарет объявилось множество претендентов на шотландский престол, заполыхали кровавые восстания.
Как обычно, для ведения непрерывных военных действий требовались огромные средства. Англия процветала, в основном благодаря росту городов и торговле шерстью, однако королевская казна оставалась пуста – для ее пополнения было недостаточно доходов, получаемых с королевских земель, феодальных податей, судебных пошлин, а также всевозможных налогов, которыми облагались как миряне, так и духовенство. Самым большим землевладельцем в стране являлась Церковь, которой постоянно завещали свои поместья богобоязненные дворяне, тем самым увеличивая ее богатство за счет короля, навсегда лишавшегося права на эти земли. Стараясь обуздать чрезмерную власть духовенства, Эдуард издал так называемый Статут о мертвой руке или о церковных людях, из которого следовало, что даровать земельные владения – исключительно королевская прерогатива. В ответ на этот шаг папа Бонифаций VIII в 1296 году буллой «Clericis Laicos» – «Духовники миряне» – запретил облагать духовенство налогами без особого соизволения римской курии и угрожал строго покарать виновных, вплоть до отлучения от Церкви.
На следующий год Эдуард созвал парламент в Солсбери, требуя от баронов послать войска в Гасконь, но вельможи отказались, заявив, что службу будут нести только бок о бок с королем.
– Клянусь Богом, граф, или ты пойдешь, или будешь повешен! – в гневе воскликнул Эдуард.
– Той же клятвой клянусь, король, и не пойду, и не буду повешен!
[24]
– ответил непокорный граф Маршалл, чем незамедлительно склонил на свою сторону многих магнатов.
Итак, Эдуард I оказался в том же положении, что и его дед Иоанн Безземельный до подписания Великой хартии вольностей или отец Генрих III перед гражданской войной под предводительством графа Монфора, – у короля не было ни денег, ни власти; управлять страной он не мог.
В те годы основным источником дохода страны была торговля шерстью. Эдуард всячески поощрял разведение овец и производство сукна в своих владениях, а вдобавок взимал налоги с торговцев шерстью и сукном. Более того, он обложил вывозимые товары таможенными и акцизными сборами, а в 1294 году ввел мальтот – так называемую дурную пошлину на шерсть.
В результате этих мер Джон Уилсон разорился. Впрочем, он сам был в этом виноват.
Надел, полученный в дар от короля, внушил торговцу уверенность в своих силах. Джон Уилсон обзавелся богатым нарядом с меховой оторочкой, а Кристина, уговорившая шотландского секретаря расстаться с золотой цепью, с гордостью носила ее на груди. По воскресеньям торговец с супругой гордо шествовали в церковь по улицам города.
В 1291 году Джон Уилсон начал спекулятивные торговые сделки с шерстью. Поначалу все шло успешно. Торговец договаривался с мелкими хозяйствами о закупке шерсти, обычно со значительной скидкой, и вручал им денежный залог, ничем особо не рискуя, потому что шерсть пользовалась большим спросом. В первый год сделки принесли Уилсону значительный доход, и торговец решил расширить деятельность. Теперь он не только платил овцеводам свои деньги, но и обратился за ссудами к торговцам побогаче, под залог своего надела. За два года доходы его увеличились, и он забыл об осторожности.
Однако с введением дурной пошлины оптовые торговцы снизили закупочные цены на шерсть. Джон Уилсон, в закромах которого за два года скопились огромные запасы шерсти, оплаченной вперед деньгами, полученными в ссуду, не смог выручить за товар нужной суммы, поэтому ему пришлось продать дом и дело в Уилтоне, скот и даже земельный надел, полученный от короля. К весне 1296 года, всего лишь после пяти лет достатка, семейство Уилсон разорилось.
Сын Джона, пятилетний Уолтер, на всю жизнь запомнил этот случай.
Холодным весенним днем Джон с Кристиной расстроенно стояли во дворе у дома. По тропе из усадьбы Шокли к ним решительно шла Мэри – высокая статная женщина с коротко остриженными светлыми волосами, в мужском наряде и тяжелых сапогах. Она поглядела на супругов фиалковыми глазами и уверенно произнесла:
– Ну что, хорек, говорят, ты надел свой продаешь?
Джон Уилсон, покосившись на нее, промолчал.
– А сами где жить будете?
– Не знаю, – пожал плечами Уилсон.
Мэри задумчиво хмыкнула:
– Мне работники нужны. Давай я твой надел куплю, только вы здесь останетесь, будете у меня работать четыре дня в неделю. Договорились?
Малыш Уолтер обрадовался: значит, никуда уезжать не придется. Однако Джон Уилсон, побледнев от злости, процедил сквозь зубы:
– Нет, я свободный человек, фримен. Не хочу становиться твоим вилланом.
– По-другому не получится, – невозмутимо ответила Мэри. – Тебе же все равно работа нужна.
Обнищавшие фримены часто нанимались в работники к землевладельцам-лендлордам, что фактически делало их зависимыми крестьянами, вилланами, которые отрабатывали повинности в пользу своего хозяина. Нередко виллан, накопив денег, выкупал свою свободу. Однако же Джон Уилсон пришел в ярость при мысли о том, чтобы пойти в услужение к ненавистным Шокли.
