– Излагай коротко и внятно.
Джон Уилсон приготовил небольшую речь с описанием своего дела и произнес ее так искренне, что даже Эдуард, считавший себя великим знатоком людей, ему поверил.
– Это моя земля, – объяснял торговец. – Пятнадцать лет назад, когда иудеям еще было позволено совершать денежные сделки с христианами, Аарон из Уилтона ссудил семейству Шокли денег под залог имения. Долг они не вернули, поэтому ростовщик отнял у них землю и, поскольку по закону не имел права ею владеть, продал ее мне. Аарон получил от меня деньги, но Шокли из имения не выгнал, поэтому я не смог вступить во владение землей. Так что хоть я и заплатил свои кровные, но в обмен ничего не получил. – Он пожал плечами, всем своим видом выражая, что этого и следовало ожидать от гнусных ростовщиков. – Более того, так как сейчас с иудеями вести дела запрещено, мои несчастья никого не волнуют. А мои деньги, заработанные честным трудом, так и пропали.
Весь рассказ Уилсона был чистым вымыслом.
Король сочувственно кивнул: иудеев он презирал и лет десять назад не только запретил им вести дела, но и закрыл все архивы иудейской общины и сейчас вполне поверил в то, что в последующей канцелярской неразберихе честный торговец и его прелестная белокурая жена лишились имущества, приобретенного законным путем.
– Тебе следовало обратиться в суд графства или в казначейство, ведающее делами иудеев, – чуть шепелявя, изрек Эдуард.
– Там мне справедливости не добиться, – заявил Уилсон.
Король пристально посмотрел на него и спросил:
– Это почему еще?
Джон Уилсон, который с раннего детства накрепко затвердил, что подлые Шокли, сговорившись с Годфруа, обманом лишили его наследства, решил, что сейчас самое время возвести еще один навет:
– Годфруа меня ненавидит, а вдобавок ведет дела с Шокли и с иудеем. Он всем в судах заправляет, поэтому-то справедливости мне и не добиться.
Король Эдуард с сомнением взглянул на торговца. Старый рыцарь занимал должности выездного судьи графства и исчитора, то есть ведал делами выморочного и королевского имущества, однако обвинить его в злоупотреблениях и мздоимстве было невозможно.
– Жоселен де Годфруа – наш верный слуга, – холодно произнес король.
Джон Уилсон упрямо стоял на своем:
– Он с Шокли сукновальню строил и вот уже месяц как приютил старого иудея в своем поместье.
Эдуард нахмурился: помощь иудеям противоречила требованиям христианской морали, хотя закон этого не запрещал.
– Это правда? – сурово спросил король придворных.
– Да, ваше величество, – ответил один из них. – Иудей – дряхлый старик, говорят, он при смерти.
– Годфруа – доблестный рыцарь и служит нам верой и правдой, – хмуро повторил король.
– Ваше величество, – торопливо вмешался Джон Уилсон, – он же водил дружбу с врагами короля, выступал на стороне Монфора.
– Это его сын выступал на стороне Монфора и погиб в сражении, – промолвил Эдуард. – Отец всегда был верен короне.
– Жоселен благословил сына, когда тот отправлялся к Монфору на битву при Льюисе, – торжествующе заявил торговец, который четверть века ждал удобного случая, чтобы сообщить об этом. – Это у сукновальни случилось, и Шокли там был. Я своими глазами видел!
Воцарилось ошеломленное молчание.
Король подозрительно уставился на Джона Уилсона: обвинение торговца было вполне правдоподобным. Может быть, семейство Годфруа и впрямь поддерживало мятежников? Эдуард раздраженно вздохнул, про себя проклиная торговца, испортившего ему настроение.
Внезапно из-за спин придворных выступил Осмунд – он стоял чуть поодаль, но теперь решился на смелый поступок, за который Уилсон возненавидел все семейство каменщика. Торговец совсем забыл, что четверть века назад Осмунд тоже присутствовал при прощании отца и сына Годфруа, и не ожидал никакого подвоха со стороны резчика.
Осмунд протолкнулся через толпу придворных, выступил вперед и обратился к королю:
– Ваше величество, я тоже там был. Когда Гуго де Годфруа вознамерился присоединиться к мятежникам, отец его проклял.
Старый каменщик шестьдесят лет верно служил рыцарю Авонсфорда и теперь солгал во спасение.
– Ты лжешь, старик! – негодующе воскликнул Джон Уилсон.
Король, поверив Осмунду, с облегчением вздохнул и перевел взгляд на торговца:
– О Годфруа больше ни слова! Чем ты докажешь свои права на владение землей?
От бессильной злобы Джон Уилсон дрожал как в лихорадке. Кристина осторожно коснулась его руки и умоляюще поглядела на короля. Торговец, переведя дух, вытащил запечатанный свиток, решительно протянул его Эдуарду и презрительно взглянул на каменщика, уверенный, что письменное свидетельство перевесит слова Осмунда.
Джон Уилсон и не подозревал, что совершает ужасную, непоправимую ошибку: письменное свидетельство, игравшее такую важную роль в хитроумном замысле, представляло собой грубую подделку, очевидную для любого грамотного человека. Увы, изворотливый торговец грамоте не разумел.
Хмурое чело короля, неторопливо читавшего свиток, постепенно разгладилось, и Джон с Кристиной радостно переглянулись: теперь уж они тяжбу выиграли наверняка. Внезапно Эдуард негромко хохотнул, а потом, смеясь, передал свиток одному из придворных, который бросил взгляд на пергамент и тоже захохотал.
В то время в Саруме обосновалось множество бедных священников и певчих, и за поддельную купчую Джон Уилсон заплатил полуграмотному дьячку, который накорябал ее на смехотворной смеси плохого французского, испорченной латыни и корявого английского. Сам документ был составлен не по форме, не засвидетельствован и не носил отметки об уплате пошлины. Ясно было, что грамотный и образованный ростовщик не приложил к нему руку. Подлинной была только печать Аарона, которую Джон Уилсон месяц назад подобрал на дороге у Фишертонского моста.
Отсмеявшись, король разгневанно обратился к торговцу:
– Твоя купчая – подделка, а сам ты мошенник! В тюрьме сгниешь!
– Но печать же настоящая! – испуганно вскричал Джон Уилсон.
– Печать не доказательство, – презрительно ответил Эдуард.
Торговец свято верил в то, что печать на купчей – незыблемое подтверждение сделки, однако не знал, что несколько лет тому назад королевский суд, рассматривая множество сходных дел о подлоге документов, вынес решение, что присутствие печатей больше не считается абсолютным доказательством, потому что их слишком легко потерять или выкрасть. Джон Уилсон в растерянности обернулся к жене, которая тут же обворожительно улыбнулась королю. Эдуард, не обращая внимания на женщину, сердито воскликнул:
– И ты, гнусный мошенник, смеешь обвинять наших верных слуг в предательстве?! Немедленно зовите стражу! – велел он придворным. – В темницу его, под замок! И жену его тоже.
