– Мэри унаследует земельный надел и усадьбу, а Кристофер будет вести дела в городе.
Брата с сестрой это вполне устраивало: Кристофер и впрямь отличался деловой хваткой и смекалкой, а Мэри с радостью заправляла хозяйством и любила работать в полях.
Кроме любви к мальчишеским проказам, девушку отличала еще одна черта: непреклонная вера в учение Церкви и слова клириков. Часто, нагрузив телегу овощами и фруктами, Мэри отвозила их не на рынок, а в Уилтонское аббатство, в дар бедным монашкам, как она их называла, хотя монастырю принадлежали обширные угодья в Саруме, а его обитатели так привыкли к роскоши, что настоятелю Солсберийского собора пришлось пригрозить аббатисе отлучением от Церкви за постоянную неуплату долгов и чрезмерные излишества. Девушка считала своим долгом всячески ублажать «бедных монашек», строго соблюдала все наставления священников и свято верила причитаниям монахинь о коварстве проклятых иудеев и проповедям викария об алчности и злодеяниях иудейских мздоимцев.
Вот и сейчас она стукнула кулаком по бортику возка и поклялась:
– Я больше никогда не встану рядом с иудеем, даже если сам король мне прикажет!
Тем временем на соборном подворье Осмунд Масон изумленно уставился на сына:
– Почему это мне больше нельзя работать в соборе?
– Так решила гильдия каменщиков, – смущенно признался Эдвард Масон.
– Не может быть… – выдохнул ошарашенный мастер.
Строительство капитула и клуатров было завершено, и Осмунд обрел покой. Его великолепные барельефы заслуживали всемерного восхищения, и каменщики, еженедельно собираясь в капитуле, где им выплачивали жалованье, всякий раз признавали необычайное изящество резного фриза. О постыдном происшествии давно забыли, а Кристина вышла замуж за Джона атте Бригге.
Осмунд с нетерпением ждал, когда строители начнут возводить башню, – у него было много новых замыслов. Строительство требовало необычайных усилий. Первым делом плотники соорудили над средокрестием огромный деревянный помост, будто столешницу на четырех центральных колоннах, отделявший основание башни от пустых пространств нефа и трансептов; только после этого крышу разобрали, а квадратный помост остался под открытым небом. Там, на высоте в сотню футов, каменщики начали возводить сдвоенные стены башни – прочные, но не столь массивные, как стены собора, – между которыми засыпали смесь извести и щебня. В каждом углу башни располагались винтовые лестницы.
Работа на строительстве Осмунду нравилась; он часто восхищенно разглядывал стены и квадрат неба в высоте. Для постройки башни требовалось меньше каменщиков, но мастерам-резчикам дел хватало. Осмунд вырезал узорный орнамент – гирлянду каменных трилистников с шарами в середине, – обрамлявший высокие стрельчатые арки.
Сейчас каменщика больше всего волновало другое: у башни не было контрфорсов, подпирающих стену снаружи.
– Без контрфорсов стены разойдутся в стороны, – жаловался Осмунд каноникам.
Успокоился он лишь после подробных объяснений одного из зодчих:
– Мы стянем башню полосами железа и накрепко вобьем их в стены длинными чугунными клиньями. Они прекрасно выдержат напряжение, башня полтысячи лет простоит, а то и больше.
Зодчие сдержали обещание: стены, сложенные из серого чилмаркского известняка, обвили толстыми железными обручами.
Здесь, на высоте, шла особая жизнь: стучали долота и молотки ка менщиков, скрипели лебедки, поднимавшие камни на крышу, над стенами легонько посвистывал ветерок. Осмунд был доволен. Дочери вышли замуж, собратья-каменщики его уважали. Единственным поводом для недовольства был скоропалительный поступок сына – юноша вызвался в ополчение к королю Эдуарду, который начал войну с Уэльсом. Впервые со времен римского завоевания неприступный горный край покорился англичанам, и в награду они полу чили не только новое графство, но и новое оружие – большой лук. Эдвард Масон быстро освоил новое умение и стал великолепным лучником, покрыв себя славой в сражениях. Домой он вернулся с по четом и с увесистым кошелем серебра, однако подвиги сына особой радости Осмунду не принесли.
– Ты каменщик, а не лучник, – ворчал он и разочарованно вздыхал, если сын уходил на окраину города стрелять по мишеням.
Когда Эдварда приняли в гильдию каменщиков, Осмунд лишь раздраженно хмыкнул.
Осмунду исполнилось пятьдесят девять лет. И жена, и сам он пребывали в добром здравии; в преклонном возрасте Осмунд потерял всего три зуба. Вблизи он видел плохо, однако за долгие годы привык ощупывать камень короткими сильными пальцами, замечая мельчайшие выступы и впадины, так что слабое зрение ему ничуть не мешало; предметы вдали он различал прекрасно.
Впрочем, в последнее время в Осмунде что-то переменилось. Поначалу он винил в этом постаревшую жену, с которой по-прежнему делил ложе, однако заметил, что тело больше не отвечает на ее привычные ласки. Он решил, что увядшая и высохшая женщина его не привлекает, и попытался пробудить в себе вожделение, разглядывая хорошеньких горожанок, – увы, все было впустую. Сообразив, что мужские силы его покинули, Осмунд стал раздражительным и без причины корил жену.
На соборном подворье он взял в привычку проверять работу своих собратьев-каменщиков, находил в ней мнимые изъяны и резко распекал мастеров или досадливо фыркал и укоризненно качал головой. Эдвард несколько раз напоминал ему, что такое поведение недопустимо и вызывает нарекания, но Осмунд только отмахивался, и оскорбленные каменщики гильдии решили отказаться от его услуг.
– Хороших резчиков много, – объяснил глава гильдии Эдварду. – Твой отец и так много сделал для собора.
Спорить с гильдией было бесполезно, и Эдвард смирился, попросив лишь об одном: чтобы ему самому позволили известить отца.
Эдвард, глядя на безвольно ссутулившегося Осмунда, испытал внезапный прилив сожаления.
– Что же мне теперь делать?! – в отчаянии воскликнул старый резчик.
– На соборном подворье всегда работа найдется, – ответил сын.
И действительно, у собора продолжали возводить дома священников, а епископский дворец постоянно перестраивали, хотя сам епископ Уильям де ла Корнер редко посещал Сарум. Осмунд расстроенно понурился. Только вчера он завершил фриз с изображением песьих голов, лентой обвивавший середину башни, и был полон новых замыслов.
– Но я всю жизнь строил собор! – прошептал он.
– Отец, прости, но с решением гильдии не спорят, – помолчав, напомнил ему Эдвард, еще немного постоял рядом с Осмундом и ушел.
Старый каменщик угрюмо смотрел ему вслед.
Не может быть, чтобы его, самого опытного резчика, отвергли! Он разочарованно вздохнул и сокрушенно признал, что это правда. Унижение ранило больнее, чем хитроумная проказа Кристины, ведь это случилось не по вине Осмунда. Резчик остро ощущал свою слабость и беспомощность.
Эдвард, не оглядываясь, свернул за угол.
