Осмунд ошарашенно поглядел на нее, чувствуя себя напроказившим мальчуганом, хотя Кристина была ровесницей его старшей дочери.
«Это колдовство, – подумал он. – Наверное, она ведьма! Надо уходить поскорее…»
Однако каменщик не сдвинулся с места.
Кристина смотрела на него большими голубыми глазами, на пухлом детском личике мелькнуло обиженное выражение.
– Ну, если не хочешь… – укоризненно прошептала она.
Вокруг все стихло. Осмунд, не помня себя, неуверенно шагнул вперед и склонил тяжелую голову к ее губам, а девушка обвила его шею руками, притянула каменщика к себе и прильнула к нему всем телом. Осмунд коснулся сладких девичьих губ, вздрогнул и вместе с Кристиной повалился на траву.
Девушка, не переставая что-то нашептывать, начала снимать с него рубаху. Осмунд Масон, забыв о своих страхах, порывисто вскочил, торопливо разделся и, раскрасневшись от гордости, явил свою наготу. Наконец-то Кристина будет принадлежать ему! Он жадно потянулся к девушке.
Она захохотала, увернулась и отбежала шагов на десять. Он удивленно посмотрел ей вслед.
На бегу она с улыбкой обернулась:
– Догоняй!
Осмунд бросился за ней – нагишом, грузно переваливаясь на коротких ногах и тряся толстым пузом. Ветки и листья хлестали его по щекам, он спотыкался о корни и кочки на тропе, видя только мелькание света среди деревьев и белую сорочку Кристины в нескольких шагах от него.
У самой реки тропа выходила на широкий луг. Осмунд решил, что там он и догонит девушку, и, задыхаясь, выбежал на траву. Кристина обернулась. На ее лице играла торжествующая улыбка.
Посреди луга Осмунд услышал звонкие голоса и заливистый смех. Внезапно каменщика со всех сторон обступили дети. Из-за деревьев выходили все новые и новые ребятишки – человек двадцать, все из Авонсфорда. Каменщик сделал им много игрушек. Дети смеялись и тыкали в Осмунда пальцами.
Кристина захохотала как одержимая, повернулась и исчезла в чаще. Голый Осмунд остался стоять посреди луга. Ребятишки покатывались со смеху.
Каменщик побрел к лесу, за своей одеждой, пытаясь сообразить, почему Кристина подстроила такую злую шутку. Неужели Бартоломью, ее отец, до сих пор завидует успеху своего бывшего ученика? Осмунд, осознав всю глубину своего унижения, покрылся холодным потом и задрожал от ярости – через час о случившемся узнают в Авонсфорде, а к обеду вести разлетятся по всему Саруму. Теперь ни о каком уважении и почете не может быть и речи: его выставили на посмешище, превратили в шута. И взрослые, и дети будут смеяться над ним до скончания века, а домочадцы…
Осмунд дошел до поляны, где осталась лежать его одежда, и в ужасе замер: вещи исчезли. Только сейчас он понял, как долго и тщательно Кристина готовила западню. Каменщик, едва не плача от стыда, начал осторожно пробираться между деревьев.
А дальше все произошло именно так, как он и предполагал: дочери на него обозлились, перестали с ним разговаривать и с презрением отворачивались всякий раз, когда Осмунд входил в дом, а малыш Эдвард с ужасом смотрел на отца и боялся к нему подойти, смутно понимая, что тот совершил какое-то страшное преступление.
Как ни странно, жена жалела Осмунда и не обращала внимания ни на гнев дочерей, ни на выразительное молчание соседей. Все долгие годы совместной жизни супруги не испытывали пылких чувств друг к другу; женщина остро сознавала свою непривлекательность и не укоряла мужа за внезапно вспыхнувшую страсть к другой. Робкими прикосновениями она пыталась утешить Осмунда, но видела, что облегчения ему это не приносит.
На улицах Солсбери каменщика встретили насмешливые перешептывания горожан; на соборном подворье священники презрительно глядели на него, резчики в мастерской ухмылялись, а на лице Бартоломью играла довольная усмешка. Осмунд притворился, что ничего не замечает, но то и дело краснел от стыда – ему чудилось, что в разговорах каменщики частенько упоминают имя Кристины.
Весь день Осмунду не удавалось сосредоточиться. Мастер-резчик погрузился в бездну отчаяния. «Вот наказание за мои грехи», – беспрестанно думал он, не в силах продолжать работу над барельефами.
Так продолжалось четыре дня, а на пятый Осмунд снова увидел Кристину.
Случилось это ненароком, и девушка не подозревала, что ее заметили. Осмунд возвращался домой мимо старой крепости на холме, откуда сбегала в долину узкая тропа. По тропе, держась за руки, шли двое – Кристина и юный Джон, сын торговца Уильяма атте Бригге. Осмунд замер, глядя им вслед. Внезапно юноша привлек к себе Кристину и поцеловал.
Каменщик оцепенел, а потом с удивлением осознал, что ему все равно. Он не чувствовал ни злобы, ни ревности, ни желания, лишь равнодушно пожал плечами и подумал, что наконец-то отделался от наваждения.
И все же соблазнительный образ обнаженной золотоволосой прелестницы неотступно преследовал Осмунда. Как ни сопротивлялся каменщик, он не мог сдержать невольную дрожь при воспоминании об очаровательном видении. В мастерской он глядел на свои неудачные попытки, падал на колени, отчаянно молил Господа о прощении и, вспоминая давние слова каноника Портеорса, со стоном восклицал:
– Отец наш небесный, я недостойный грешник, горсть праха, малая пылинка! Пошли мне смерть!
Осмунд, страдая от невыносимого унижения, рассеянно поглядел на незавершенный барельеф, где изображалось сотворение Адама и Евы, и уныло продолжил работу, даже не надеясь, что у него что-нибудь получится. К его удивлению, фигура Адама под резцом приобретала очертания самого каменщика: коренастое тело, короткие кривоватые ноги, огромная голова. Казалось, рука Господа творит самого Осмунда, нагого и дрожащего. Резчик замер в неуверенности – разумно ли выставлять напоказ свое унижение? – но потом решил, что терять ему больше нечего. Вдобавок трогательная робость и надежда, сквозившие в изображении, вызвали улыбку у каменщика. Спустя полчаса, довольный своей работой, он приступил к фигуре Евы.
Теперь Осмунд точно знал, что и как изобразить. Он ловко наметил очертания женской фигуры, и к концу дня в камне возник четкий силуэт Кристины. Длинные волосы девушки прикрывали спину, а в лице сквозили невинность и распущенность одновременно – то самое сочетание, которое так долго не удавалось уловить мастеру.
Спустя шесть недель барельефы с изображением райского сада были окончены. Вначале Адам гордо срывал яблоко с древа познания Добра и Зла, а затем его, униженно склонившего голову, с позором изгоняли из Рая – так сам Осмунд вначале гордился своим мастерством резчика, а затем познал горечь стыда.
Осмунда больше не волновало, что все в Саруме над ним смеются. Он работал от зари до зари, осознав, что Господь вначале вверг его в пропасть унижения, а затем наградил чудесным даром – из-под руки резчика вышло совершенное творение.
Так Осмунд Масон завершил фризы капитула Солсберийского собора.
1289 год
Над Солсбери словно бы установили огромный стол, на котором гордо высилась башня. Мраморные колонны над средокрестием походили на ножки стола, а поверх них каменщики начали возводить еще одно сооружение – квадратную двухъярусную башню на крыше, уходящую ввысь на сотню футов. Массивные ярусы, украшенные узкими стрельчатыми арками, были видны отовсюду в пятиречье. После завершения строительства башни над ней предполагалось установить высокий шпиль.
