Полчаса рыцарь провел у гробницы Осмунда – не за молитвой, а за размышлениями, – но так и не решил, как ему поступить. Наконец он поднялся и медленно вышел из храма.
У церкви Николас почтительно дожидался своего господина. Годефруа холодно улыбнулся, вспомнил разговор на крепостной стене и, не желая выслушивать долгих объяснений, отрывисто спросил:
– Что там с твоим племянником?
Наутро Годрик вышел в залитые солнцем поля. Похоже, жизнь налаживалась: дядя обещал замолвить за него слово, а побои Виллема не оставили следов. Юноша ласково потрепал по загривку тощего приблудного пса – черного, с рыжими подпалинами и блестящими черными глазами. Годрик звал его Гарольдом и считал ищейкой.
– Мы с тобой за все отплатим Виллему, – с хитрой улыбкой сказал юноша.
Впрочем, как это сделать, он не знал. Следовало соблюдать осторожность – неделю назад деревенский староста предупредил Годрика:
– Ты не шкодничай! Мы за тобой следим.
Жители каждой деревни избирали двенадцать мужчин, в обязанности которых входило следить за порядком в общине и карать за мелкие преступления. Если же преступник сбегал, то им приходилось платить штраф в королевскую казну. Годрик приворовывал по мелочи и иногда недодавал оброка, поэтому наказание его не пугало – староста часто придирался к беспомощному, хилому юноше.
Годрик вел весьма унылое существование. Имущества у него почти не было. Староста, самый важный человек в деревне, владел целой гайдой земли – многочисленными наделами, разбросанными по двум широким полям у Авонсфорда, называвшимся Рай и Чистилище. Семейству Николаса принадлежала виргата, четверть гайды – тридцать акров, – а еще у них было сорок голов овец, которые паслись на общинных угодьях. У бедняги Годрика было всего два акра на чересполосной пашне. После смерти отца Годрику пришлось платить лорду гериот – плату за вступление в наследство, – и Годефруа забрал лучшую из трех тощих коров. Вдобавок Годрик должен был четыре дня в неделю работать на господских землях – собирать урожай, таскать навоз, пропалывать сорняки; обычно этим занималась вся крестьянская семья, но у Годрика не было родных. На Пасху он обязан был подарить священнику дюжину яиц, а после сбора урожая – отдать в церковь десятину зерна. В одиночку Годрик с трудом управлялся с хозяйством; ему нужно было обзаводиться семьей. Мать с жалостью глядела на тщедушного калеку, понимая, что жены ему не найти.
Впрочем, Годрик не отчаивался – у него уже была невеста на примете. Младшая дочь кузнеца, косоглазая Мэри, в детстве переболела какой-то хворью, оставившей глубокие оспины на лице. Девушка выросла щуплой, а косоглазие придавало ей подозрительный и несчастный вид. Кузнец заметил, что Годрик к ней приглядывается, и возражать не стал – лучшего жениха ей все равно не сыскать. Мэри неохотно принимала ухаживания юноши и пару раз даже позволила ему взять ее за руку. Годрик с вожделением глядел на два бугорка, едва наметившихся на груди тринадцатилетней девушки под грубой холстиной платья, и думал, что к осени уж точно осмелится их пощупать.
На Пасху кузнец сказал жене и дочери, что Годрик хоть и увечный, но будет хорошим мужем, недаром Господь наградил его умением резать по дереву. Особенно хорошо у Годрика выходили пастушьи посохи, с резными набалдашниками в виде барсуков, овец и лебедей. Годефруа заказал ему резные панели для господского дома – манора – и хорошо заплатил за работу, однако от нищеты это не спасало.
– Задохлик он, – вздохнула жена кузнеца. – Трудно ему в полях работать. Вот если бы он пастухом был…
Именно об этом Годрик и мечтал всю жизнь. Улучив свободную минутку, он уходил на взгорье, где паслись овцы, беседовал с пастухами и помогал им, чем мог. На пастбище от него было больше толку, чем на пашне. Летом пастуху ежедневно полагалась миска пахты, горшок молока по воскресеньям, один ягненок после отела и руно одной овцы после стрижки. Об этом одолжении и просил Николас своего господина.
– Возьмите Годрика в пастухи, милорд, – умолял он Годефруа. – Я за него ручаюсь.
Ришар де Годефруа обещал подумать, но определенного ответа не дал.
– Ну, он же не отказал, – успокоил Николас племянника.
В Хоктайд, через неделю после Пасхи, в деревне забот хватало. Общинных овец отгоняли на господские пастбища до самого дня святого Мартина в ноябре, чтобы стада удобрили поля навозом. Все утро Годрик помогал вилланам строить на холмах загоны для овец, а в полдень его позвали на пашню вести по полю четверку волов, впряженных в тяжелый плуг, – надо было оборотить участок под паром. Впрочем, когда Годрик закончил работу, до сумерек было еще далеко. Юноша обрадованно вернулся в деревню, кликнул пса и пошел в долину.
Там ему подвернулся случай отомстить Виллему.
В долину Годрик отправился без всякой цели, лишь бы не оставаться в деревне, где староста наверняка нашел бы для него занятие. День выдался ясный и теплый, пес весело бежал впереди, и юноша, обогнув крепостную стену, устремился на восток, в лесистую лощину.
Он прошел с милю и внезапно сообразил, что неосмотрительно проник на запретную территорию – в Кларендонский лес, заповедные владения короля.
Королевские леса занимали почти пятую часть Англии, а Сарум находился в центре одного из них. К востоку, между реками Уайли и Наддер, простиралась древняя Дубрава Гроувли, а с севера на юг, как и во времена короля Альфреда, широкой полосой протянулся Сельвудский лес. На юго-западе, где еще виднелись заросшие травой остатки древней римской дороги в Дорчестер, темнел дремучий Кранборн-Чейс, королевские охотничьи угодья. Однако самый большой лесной массив на юге Британии раскинулся к востоку от пятиречья – сорок семь квадратных миль глухих чащоб и заповедных дубрав, от северо-восточной оконечности Солсберийской возвышенности до самых берегов пролива Те-Солент. В Средние века отдельные его части получили названия, сохранившиеся до наших дней: Савернейкский лес на севере, Кларендонский лес – у деревни Бритфорд, неподалеку от Сарума, Новый лес, или Нью-Форест, – на побережье. Встречались в нем и непроходимые чащи, и широкие поляны, заросшие сочной травой, вполне пригодные для выпаса скота. Все в лесу – и деревья, и трава, и ягоды, и звери, и птицы – принадлежало королю и считалось королевскими охотничьими угодьями.
Заповедный лес охранялся строгими законами: за срубленное дерево сурово наказывали, а собирать хворост и валежник, равно как и пасти скотину, можно было лишь по особому разрешению королевских лесничих, за которое надо было платить. Позволялось ловить мелкую дичь и птицу – зайцев, лис, белок, куропаток, фазанов и вальдшнепов, – а за убитого оленя незадачливый охотник лишался жизни.
Годрик с ужасом вспомнил, что у пса не удалены три когтя на передних лапах – серьезное нарушение лесного права. Юноша мечтал, что Гарольд станет настоящим пастушьим псом, упорно учил его загонять овец и не хотел калечить. Он поспешно подозвал к себе пса и собрался уходить, но через сотню шагов замер.
Среди деревьев задумчиво брел лесник; на сей раз он не выискивал злоумышленников-браконьеров, а размышлял, как исправить ошибку, вкравшуюся в грамоту, которую следовало предоставить королевскому лесничему. Лесник Эдвард ле Портьер слыл человеком требовательным и скрупулезным – впрочем, его чаще называли дотошным и придирчивым – и обладал немалой властью в округе. Когда нормандцы вторглись в Англию, дед Эдварда, старый Порт, к немалому недовольству остальных танов, объявил, что поддерживает Вильгельма, коль скоро Завоеватель сражается под христианскими знаменами и с одобрения папы римского.
