– А он уже отбыл в Грецию?
– Я не знала. Почту доставляли нерегулярно. Жака перемещали из одного лагеря в другой все дальше на юг. В конце концов они прибыли в Тулон. Но все никак не могли отплыть – из-за подводных лодок.
Валентина поморщилась. Пьяные в баре вопили все громче, временами начисто перекрывая ее голос, так как она говорила тихо.
– Как бы то ни было, Жандро не терял времени. Он организовал доставку ко мне пачек подпольных листовок, я должна была прятать их, пока за ними не придут. Он послал ко мне пару бельгийцев, бежавших из лагеря для интернированных. Так что эти полгода в доме почти все время кто-то был.
– И Морлак так ничего и не знал?
Она опустила голову. Ей явно было больно вспоминать то время. Она нервно стиснула пальцы.
– Я ему ничего не сказала. С тех пор как это обрело конкретные очертания, стало невозможно вдаваться в детали в письмах. Ведь работала военная цензура… Но и правда, мне следовало все же предупредить его. Тогда ему удалось бы избежать неприятных открытий.
– Так он узнал? Но как – ведь он был далеко?
– Он вернулся.
– Вы хотите сказать, что ему снова дали отпуск?
– В июле, незадолго до отправки, ему удалось получить увольнительную на три дня. Он не сказал, куда едет; ему бы ни за что не позволили. Он творил чудеса, вскакивал в товарняки, украл лошадь. Последние километры прошел пешком, у него треснули ботинки. Все это я узнала после…
Она рассмеялась, на ее лице было восхищение, сожаление, отчаяние.
– Он добрался сюда на рассвете. Спрятался за изгородью. Помните, где это? Хотел удивить меня.
Шмыгнув носом, она выпрямилась, чтобы восстановить душевное равновесие.
– В то время Жандро прислал ко мне рабочего из Эльзаса, которого разыскивали за саботаж. Такой высокий светловолосый тихий парень. Он был скуп на слова, зато здорово помогал по хозяйству. Из-за беременности мне было не под силу заниматься садом. А этот Альбер умел работать в огороде. Ему даже можно было не указывать, что делать.
– Но ведь у вас всего одна комната. Где же он спал?
Валентина вскинула голову. Резким движением.
– Со мной. Мы ничего такого не делали. К тому же я вот-вот должна была родить. Но, видите ли, не знаю, может ли мужчина это понять, мне было необходимо, чтобы кто-то был рядом. Я прижималась к нему. И я уже не была одна. И мой ребенок тоже. Странно, конечно…
– А он довольствовался этим?
– Вроде да. Он был очень нежен. Покрывал меня поцелуями. Несколько раз я ощущала, что он хочет меня, но он никогда не пытался ничего добиться. Говорил, что ему достаточно ласки. Он очень страдал вдали от семьи. Он вырос среди женщин: мать и четыре сестры.
– И Морлак увидел вас вместе?
– Он видел, как Альбер вышел из дому, он ведь всегда просыпался раньше меня и умывался у колодца.
– А тот парень знал, что ваш любимый на фронте?
– Догадывался, видя мое состояние. Но у товарищей принято сообщать о себе как можно меньше – на случай допроса.
– А они говорили с Морлаком?
– Альбер, увидев солдата, решил узнать, что он тут делает. Морлак спросил, дома ли я. Альбер ответил, что я еще сплю.
Она закрутила вокруг пальца салфетку и стягивала ее все сильнее. Кровь уже не поступала в палец. Вероятно, это было очень больно.
– Альбер спросил, не привез ли он весточку.
Жак выпрямился, посмотрел на закрытую дверь и сказал: «Нет». Потом он ушел.
– Вы его не видели?
– Я в тот день сильно устала. Ребенок здорово возился. Спала я плохо. Альбер отправился нарезать травы кроликам. За обедом он рассказал мне, что приходил Морлак. Его было уже не догнать, слишком поздно.
Лантье посмотрел на нее. Несмотря на худобу, затрапезный вид, отпечаток пережитого на лице, в Валентине был внутренний свет, который делал ее красивой, будто горел огонек, не желающий гаснуть, свет, который в этой полной тьме сиял лишь ярче.
– Вы написали ему?
– Конечно. Но опять же из-за цензуры я не могла откровенно написать, кто такой был Альбер. Как бы то ни было, я даже не знаю, дошли ли до него мои послания.
– А он вам больше не присылал писем?
– Нет, с тех пор ни одного.
– Вы сообщили ему о рождении сына?
– Когда Жюль родился, я ему написала. А немного погодя мне даже удалось сфотографироваться в городе. Не знаю, получил ли он снимок.
На этот раз, несмотря на все усилия, Валентина не могла сдержать слезы. Они текли по лицу, как капли дождя по сухому дереву. Она спохватилась не сразу. Утерла слезы салфеткой, а затем продолжила, глядя Лантье прямо в глаза:
– Уверяю вас, я никогда не переставала думать о нем. Я любила его. Только его. Мечтала о нем. Иногда зимней ночью я выходила на мороз без пальто, даже не чувствуя холода, и выкрикивала его имя, как будто он мог появиться в саду, вернуться ко мне. Я закрывала глаза и чувствовала его дыхание, запах… Вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая…
Лантье потупился. Отчаяние влюбленной женщины всегда рождает у мужчин ощущение, что в силе чувства они здорово уступают слабому полу.
– Когда вы узнали, что он вернулся с войны?
– Только когда случился этот скандал и его арестовали.
Пьяные один за другим покидали бар. В дверной проем заглянула официантка, пытаясь понять, не пора ли подать счет.
– Я полагаюсь на вас, – сказала Валентина, пристально глядя в глаза Лантье.
IX
Лантье ощутил, что, прежде чем перейти к последнему этапу следствия, ему необходимо как следует прогуляться.
Он поднялся на рассвете и направился на север, туда, где начинался большой лес, тянувшийся до самого Буржа.
Там росли в основном дубы, самые старые были посажены еще в эпоху Людовика XIV. Он шел по лесным дорожкам, и ему открывались неожиданные виды. Путаница стволов вдруг на миг уступала место прямолинейной просеке, казалось идущей до самого горизонта. Это вторжение человеческой воли в хаос природы напоминало зарождение определенной идеи в сумятице спутанных мыслей. Дважды вдруг возникала перспектива – световой коридор, приводивший в порядок предметы (как и мысли) и позволявший видеть далеко. И в обоих случаях этот светящийся коридор быстро исчезал. Стоило вновь пуститься в путь, стоило разуму включиться в движение, видение пропадало, если вы не озаботились тем, чтобы закрепить его в памяти или на бумаге.
Прогулка по такому лесу – мощный стимул для размышления. Лантье это было необходимо. Он думал о деле, удерживавшем его здесь, а еще об ожидавшей его жизни, о том новом этапе, который предстояло пережить, расставшись с армией. Он думал о войне, которая с этими последними расследованиями заканчивалась для него во второй раз. Чтобы дать последний приют погибшим солдатам, на полях сражений разбили кладбища, такие же прямолинейные, как эти просеки. Только посеянным там зернам не суждено было прорасти.
