– Ты знаешь Морлака, дружка Валентины?
В глазах Луи молнией сверкнула ненависть.
– Он ушел на фронт, – злобно выговорил он.
Говорил он невнятно, глухим голосом.
– Он уходил, но вернулся. И тебе это известно.
Луи отвернулся.
– Если не ошибаюсь, ты каждый божий день ходишь посмотреть на нее.
Юноша молчал.
– Не надо песен. Я уж твои привычки знаю. С утра ты забираешься в лесок повыше ее огорода, чтобы видеть, как она пропалывает грядки. А вечером проходишь позади дома, посматривая, как она идет доить козу. Не возражай. С тех пор как ты стал вести себя тихо, мне не в чем тебя винить.
– Да я только раз до нее дотронулся…
– И здорово ее напугал. Если она обратилась ко мне, хоть и не слишком хорошо относится к людям в полицейской форме, значит натерпелась страху.
– Теперь с этим покончено.
– Я верю тебе, Луи. А пришел я не поэтому.
– Тогда почему?
– Говорю ж тебе, ты должен мне помочь. Расскажи все, что тебе известно.
Луи поскреб грудь здоровенной пятерней, поросшей темными волосками.
– Ты видел здесь Морлака с тех пор, как он вернулся с войны?
Луи не нравился этот разговор. Чувствовалось, что он готов поступить как обычно, когда его что-то не устраивало: обратиться в бегство. Но Габар твердо уставился на упрямого деревенского парня своими маленькими глазками, и тот струхнул.
– Вроде видел.
– Ради бога, не надо песен. Так он приходил – да или нет?
– Да.
– Несколько раз?
– Да.
– Сколько?
– Каждый день.
Жандарм выждал минуту-другую, будто укладывая эти сведения в сейф.
– А ты знаешь, что он сейчас в тюрьме?
Луи вытаращил глаза. По его лицу скользнула злорадная улыбка, но она тотчас сменилась на обычное выражение.
– Нет. А что он сделал?
– Да сглупил на параде Четырнадцатого июля.
– А, так поэтому его тут в последнее время не было?
– Когда ты его здесь видел в последний раз?
– Не могу точно назвать дату, недели три назад, наверно…
– Так и есть. Он зашел накануне парада. А что он делал, когда приходил? Говорил с ней?
– Ай, нет! – воскликнул парень.
Габар чуял, что существовала некая грань, которую Морлак, по счастью, не перешел. Если бы он сделал это, не исключено, что ситуация приняла бы иной оборот, а учитывая необузданность Луи, поворот, пожалуй, драматический.
– Тогда объясни мне. Что же он делал? Он, притаившись, как ты, смотрел на нее?
– Ну, я-то прячусь получше, чем он. Он меня не заметил.
– А как думаешь, она его видела?
– Это вряд ли. Да и не за ней он следил.
– А за кем же?
– За мальчонкой.
Отступив на шаг, Габар сел на ствол поваленного дерева, лежавшего на берегу. Жара уже добралась и сюда, несмотря на поднимавшуюся от реки прохладу. Большим клетчатым платком, сложенным несколько раз, он промокнул лоб.
– Ты правду сказал? Он в самом деле наблюдал за мальчишкой?
– А к чему мне врать-то?
– Он пытался заговорить с ним?
– Нет.
– Не говорил или не пытался?
– Не пытался.
Жандарм тяжело вздохнул. Диалоги с Луи были усеяны подобными ловушками. Всякие тонкости были не по его части. Парень все слова воспринимал буквально. Нельзя было корить его за это, но разговор выходил весьма утомительным.
– То есть он говорил? Говорил он с мальчишкой, так?
– Да.
– И как это было?
– Это было утром. Она была в доме.
Луи все время говорил «она», будто имя Валентина звучало для него слишком резко, слишком болезненно.
– Мальчонка отправился поиграть возле замка.
Местные в давнюю пору называли так развалины крепости, где, как сказывают, жила Агнесса Сорель
[13]
. Об этом постепенно забыли, ведь развалины представляли собой всего лишь груды щебня в зарослях ежевики. Однако Луи придерживался стародавних названий.
– Ты последовал за ними?
– А то! Понимаете, малец-то вроде как ее частица.
Габар понимал, бедному простофиле взбрело в голову, что, защитив сына Валентины, он удостоится ее признательности, а может, и любви.
– И о чем же они говорили?
– Я стоял слишком далеко и ничего не слышал. Этот ваш парень, Морлак, выбрался из своего укрытия и о чем-то долго говорил. Мальчишка его слушал, но когда тот хотел взять его за руку, маленький дикарь поступил так, как и я бы сделал на его месте, черт побери. Он удрал.
– Потом Морлак делал еще такие попытки?
– Разок. Но когда малец его заметил, то не стал ждать, чтобы Морлак подошел. Сразу дал деру.
– Как думаешь, он рассказал об этом матери?
– Да навряд ли.
– Почему ты так думаешь?
– Ежели бы он что-то ей сказал, она бы перестала отпускать его гулять одного. Мне кажется, что потому он ей ничего и не сказал, ну, чтобы по-прежнему расхаживать где вздумается. Во всяком случае, я бы на его месте так и поступил.
Жандарм покачал головой, потом поднялся на ноги и, подойдя к Луи, дернул его за ухо. Так Наполеон поступал со своими солдатами, Габар знал об этом. Но, в конце концов, отчего бы ему и не подражать лучшим жестам императора?! Луи уже привык к такой фамильярности и воспринимал это правильно: как поощрение и приветствие.
– Смотри мне, скоро свидимся! – заключил жандарм.
Но это было традиционное прощание, и Луи знал, что, может статься, теперь на протяжении месяцев о Габаре не будет ни слуху ни духу. Он почтительно вытянулся и изобразил легкий испуг, давая понять, что усвоил урок. И, не вдаваясь в размышления, дал деру вместе со своей форелью.
* * *
Солнце уже скрылось, поэтому Морлак и следователь принялись расхаживать вокруг дворика, засунув руки в оттопырившиеся карманы.
– После Февральской революции русские начали грызться между собой, – сказал заключенный.
– То есть сторонники царя с революционерами, так?
– Монархистов-то осталось немного, разве что среди офицеров, но те помалкивали. Нет, раздоры возникли между сторонниками Временного правительства и Советов, которые хотели продолжать революцию. Афонин был полностью за Советы.
