Он заглянул в «Ла-Сиветт» купить курева, чтобы хватило на завтрашний допрос. Сам он курил мало, но у Морлака вошло в привычку просить у него сигареты, и следователь хотел учесть эту карту в предстоящей игре.
Выходя из табачной лавки, Лантье наткнулся на начальника местной полиции. Сразу по прибытии в городок он хотел с ним встретиться, но ему сказали, что тот в отъезде.
– Старший сержант Габар, – хрипло возвестил жандарм, вытягиваясь по стойке смирно.
Краснолицый, коренастый, с выпирающим пузом, сержант выглядел типичным селянином. Похоже, уроженец этих мест, случайно затесавшийся в конно-полицейскую стражу. Это решение, вероятно, было основано на столь же реалистичном расчете, как и у крестьянина, который, с учетом цен на рынке, решает засеять поле люцерной, а не овсом. Насколько Лантье понял из беседы с другим служащим жандармерии, личный состав здесь ограничивался двумя персонами, и, стало быть, Габар совершил восхождение по служебной лестнице, буквально не сходя с места.
– Господин следователь, я только вернулся с похорон, это тридцать километров отсюда. Сожалею, что не мог оказать помощь в вашем расследовании.
Судя по всему, жандарм не воевал: он трепетал перед офицером и не усвоил того надменно-иронического тона, с которым фронтовики произносили все эти «слушаюсь-повинуюсь».
– Вольно, шеф. Все в порядке, благодарю вас. Есть минутка?
– Я в вашем распоряжении, господин следователь!
– В таком случае проводите меня до площади Этьена Доле, вроде бы именно так называется такой маленький скверик, ну там, где можно присесть под деревьями.
Они молча двинулись в указанном направлении. Жандарм слегка прихрамывал. Скорее всего, из-за подагры, а не из-за раны, полученной на войне. Дойдя до площади, они уселись за столик с эмалированной столешницей. Габар опустил каскетку на колени, нервно теребя лаковый козырек. Официант принял у них заказ и принес два бокала пива.
Лиловые сумерки понемногу окутывали улицы, хотя небо, по которому тянулись розовые облака, все еще было светлым. В воздухе пахло свежестью, на стенах домов проступила влага дождливых месяцев. Но стулья и почва оставались теплыми, что в этот вечерний час доставляло несказанное наслаждение, преходящее, но тем более ценное.
– Я каждый день бывал в тюрьме. С допросом подследственного практически закончено.
Жандарм воспринял это заявление как упрек.
– Простите меня, – сказал он.
Но Лантье заверил жандарма в том, что его отсутствие не причинило ни малейшего ущерба.
– Вы знали этого Морлака прежде, до происшествия? – спросил он.
– Шапочно, как и все остальные. – И Габар с хитрым видом добавил: – Странный тип.
– Почему странный?
– Не знаю, как объяснить, господин следователь. Этот парень здесь редко показывался. У него не было ни друзей, ни семьи. Когда он вернулся с фронта, мэр устроил праздник для ветеранов. Он явился и весь вечер пил, забившись в угол, а потом ушел, ни с кем не простившись. Секретарь мэрии уверял, что Морлак стибрил серебряные столовые приборы. Мы не решились обыскать его. В конце концов отказались от этой мысли, учитывая его фронтовые заслуги. Но он это сделал почти в открытую, будто нарывался на скандал.
– Вы знакомы с Валентиной, матерью его сына?
– А, вам и это уже известно.
Габар слегка расслабился. Он допил пиво, и следователь знаком велел официанту принести еще бокал.
– Ну, тут совсем другое дело. Это было у нас на глазах.
– Мне казалось, что в городе она не показывается. Я сходил к ней. Она живет практически на краю леса.
– Да, она-то никуда не выходит, но есть люди, которые ее навещают.
– Что за люди?
Жандарм наклонился к Лантье и с подозрением огляделся вокруг.
– Рабочие, – глухо выдавил он. – Разные беглецы. Она считает, что об этом никто не знает. Но это мы нарочно, чтобы их не спугнуть. На самом деле мы следим за ними, и когда они оттуда уходят, мы их хватаем.
Он хитро усмехнулся с видом браконьера, рассказывающего, где расставлены капканы.
– Вы знаете ее семью? – спросил жандарм, уверенный в реакции собеседника.
Как и предполагал Габар, Лантье удивился.
– Мне казалось, что у нее никого не осталось. Всех скосила болезнь. Она сама мне сказала об этом.
– Может, они и мертвы, но они жили, – заметил Габар, гордый своим логическим умозаключением.
– Хотелось бы верить. Так что?
– Стало быть, она вам не сказала, кто был ее отец.
– Нет.
– Хвастаться тут нечем. Видите ли, ее отец немецкий еврей, из окружения Розы Люксембург
[11]
, ну, которую убили прошлой зимой в Берлине. Он был членом рабочего Интернационала. Оголтелый агитатор-пацифист. Он был арестован и умер в тюрьме в Анжере. Кажется, он болел туберкулезом.
– А ее мать?
– Она родом из здешних мест. Родители отправили ее в Париж учиться шитью в каком-то крупном модном доме. Там-то она и повстречала этого эмигранта. Она в него втрескалась, и они поженились. А ведь девушка из хорошей семьи, ее родня – торговцы скотом, у них были земли в наших краях. Ей-то досталась малая часть, а основное отошло ее братьям. К счастью для нее, наследство делили уже после смерти ее мужа, а то он бы настоял, чтобы она все продала, а деньги отдала соратникам по борьбе.
После второго бокала пива сержант совершенно раскрепостился. Лантье был удивлен, что он так смекалист и информирован. Он подозревал, что жандарму есть что поведать, но чтобы такое…
– Бедной женщине, – продолжал Габар, – не удалось попользоваться наследством. Отдала Богу душу аккурат после эпидемии, и ее старшая дочка тоже. Осталась эта Валентина, которая, сдается мне, как две капли воды похожа на отца и такая же сумасшедшая, как он.
– Однако с виду не скажешь.
Произнося эти слова, Лантье вдруг вспомнил твердый взгляд девушки и то, как она говорила о войне.
– Она хитрюга. Ее приняла к себе тетка со стороны матери, сущая дикарка, которая поселилась в Богом забытом уголке, подальше от людей. Должно быть, обучила ее всем своим колдовским штучкам.
– Может, вам известно, почему Морлак не вернулся к ней после войны?
Жандарм пожал плечами:
– Разве мы можем догадаться, что творится у таких в голове! Видать, поссорились.
– Она встретила кого-то другого?
– Говорю же вам: у нее там то и дело появляются какие-то люди. Эти революционеры часто используют ее дом как укрытие для тех, у кого проблемы с законом. А насчет того, крутила ли она с кем-то из них шуры-муры, сказать вам ничего не могу.
