– А к чему ты, лекарь, опять заговорил о нехоженых землях? – спросили угрюмо.
Подняв к небу руки, старик торжественно загремел поверх взбудораженной толпы:
– Могущественнейшая из волшебниц знает самые тайные заговоры бога войны Э́лбе! Она умеет привлекать победу! Сила боя, его красота и могучий полет над полем сражения – вот что она такое, эта женщина, увезенная нами из земель йокудов! Вам ли, истинным воинам, не ведать великого духа битвы, не знать его возвышающего дыхания? С помощью дара колдуньи, которой покровительствует сам Элбе, мы завоюем всю Землю, все народы поставим перед собой на колени!
Последние слова старика встретило гробовое молчание, но через миг тишину затопил водопад голосов. Рать загудела, заволновалась в жарких криках и спорах.
Подлинно не могло быть так, чтобы туземцы без колдовского участия взяли верх над опытными отрядами. Отвоевывали царства, а тут приняли стыд от плохо обученных ратников да невоенных людишек! Значит, сказанное Арагором – правда. Ему доверяли больше, чем Гельдияру. Мудрый старик зря болтать не станет, хотя иногда странно и непонятно, кто управляет войском – ратаэш или лекарь…
Неохотно расходились воины, бурно обсуждая сообщение. Слова Арагора пролили бальзам утешения на боевые сердца, израненные бесталанным походом. Колдовством объяснилось невзгодье. Стал простительнее и поступок ратаэша, недостойный истинного воина. О жалкой ли думать косе, когда впереди – мировая слава и всемогущество! А ведьма… Что – ведьма! Пусть живет, покуда не подтвердит колдовской силы притягивать боевое везение. Если не сможет, изничтожить негодную всегда успеется.
Хлопали по плечу кашевара:
– Не тужи! Хватит звериного мяса и дичи. А на днях ступим в земли мандров, вытрясем у справных хозяев соль и мучицу, как-нибудь протянем до дома!
* * *
Солнце зашло к закрою, реки потекли на ночь. За ночью-тьмой, что за годом, не знаешь, как судьба повернется…
После скудного ужина возбужденные новостями люди сгрудились у костра. Думали надвое, пытали себя и других. Выходит, теперь в каждом сражении уповать на волшебство и заговоры? Неужели Элбе, любящий гордых и храбрых людей, послушается бабы, пусть даже и ведьмы? А как же опыт военного дела, правильное строение боя и подлинное мужество вожака, идущего впереди? В противоречивых разговорах снова вспыхивала то надежда на лучшую участь, то тягость сомнения, и последнее перевешивало все больше.
Нет и не может быть на войне никакого колдовства! Лишь горячая молитва да жертва военному богу – сожжение врага либо невольника – приемлемы перед схваткой. Но отдать небу треть бойцов?! Нешто у светлых богов рати своей недостало, коли забрали лучших?
Воины винились перед тенями неупокоенных товарищей, оплакивали их у огня. Сорок дней мертвые будут незримо сидеть между живыми на трапезах, ехать рядом на павших конях. И неизвестно, как долго, каждому другу по памяти, по совести – месяцы либо годы – станут являться во снах с упреком в темных глазницах.
Ложь и враки сыпал странник с раздвоенным языком, оборотистой речью и глазами, как гнезда стужи! Это он пел сладкие песни о кладезях нетронутых богатств Северной Йокумены, только и ожидающих рачительных рук. Это он победу пророчил, хулил туземцев. Вещал тогда совсем по-другому, другие рассказывал сны… Да Арагор и сам колдун! Не из-за его ли ядовитых снадобий умер истинный вождь, чтобы над войском возвыситься трусам и колдунам?!
– Поговаривали когда-то, будто лекарь был вхож в светлицу к жене старого ратаэша и она принимала его подолгу и часто, – зашептал кто-то с придыханием. – А еще говорили, что Гельдияр – плод незаконной любви…
В каждом войске найдется хоть один подстрекатель, собирающий обо всех разные толки, да мало такого слушают. Но в этот раз смутьяну повезло: слушок заинтересовал даже тех, кто чурался трезвона больше грязи на теле.
И пошли суды-пересуды, будто прорвало мехи со скисшим вином. Видно, так и есть: Гельдияр – байстрюк! Не мог славный вождь посеять слабое духом семя, кощунственно отринувшее священную птицу рода ради богатства и власти! На верную гибель вел соратников ненасытный ратаэш. Пусть бы жадность пригульно рожденного ублажил могильный курган над бескосой его головой… Обморочили воинов колдун и лекарь. Сжечь бы предателей вместе с ведьмой, потешить щедрой жертвой погибших друзей!
Всю ночь просидели воины перед костром – сна ни в едином глазу. Не было сил сносить кривду и вероломство. Жаждали этим же утром спросить с ратаэша без лекарева вмешательства, истину отсудить. Отрядные старшины настаивали скрепиться до дома, не поднимать свары в дороге. И тут встал воин с яростным огнем в глазах, сжал затвердевшими пальцами рукоять меча. На чужой земле осталось лежать порубленное тело его нестарого еще отца.
– Дайте мне честный ответ услышать, долг за родного отдать.
– Гельдияр с тобой говорить не захочет, а тем паче драться, – сказал один из старшин. – Да и охрана не пустит.
– Пустит, – молвил молодец уверенно. – Ратаэш своих стражей за людей не считает, их терпению тоже край.
Воины промешкали, безмолвствуя, пока отошедшие в сторонку отрядники совещались и спорили. Боец не стал дожидаться решения, канул в густых предутренних сумерках.
* * *
В отличие от воинов, Кюннэйе с первых же слов Арагора стало ясно: старик лжет. Нет у нее дара приманивать победу к войскам. Она и от самой себя не в силах беду отвести. Однако речь лекаря убедила женщину, что верной была догадка: джогур навлек на нее несчастье. Кто-то собирается использовать ее дар. Ждет от Кюннэйи не сговора с богом войны Илбисом-Элбе ради грядущих побед, но, наверное, не менее сложного волшебства, которого она еще не знает в себе.
Всю ночь гилэты сердито гудели-разговаривали у костров. А ранним утром, когда сквозь сумерки замаячили козлы повозки, на том краю поляны, где начинались кусты и стоял шатер ратаэша, послышались гневные вскрики. Потом донесся перестук железа и, наконец, чей-то стон.
Кюннэйя побоялась выглянуть. Отсела в угол, подгребла к себе камышовую солому, накиданную поверх изжелтевшего лапника. Чуть задержавшись поблизости, прошелестели шаги. Женщина и передохнуть не успела, как вспыхнул огонь. Даже повозку воины не пожалели.
Время нескольких варок мяса, боясь шевельнуться и выдать себя, Кюннэйя сидела в кустах, пока пылал возок и воины, не таясь, неторопливо покидали становище. Не поинтересовались, сгорела ли вражья ведьма.
– Слава Творцу, ты жива! – выдохнул лекарь, рухнув перед Кюннэйей на колени. Вся степенность слетела с него, как листья с осенней березы. По морщинам грязного лица ручейками стекали слезы, теряясь в мокрой бороде. Длинные волосы спутались, подол исподней рубахи пестрел багровыми пятнами.
Женщина не помнила, как оказалась здесь. Бежать не могла, ноги отказывались нести.
– Почему молчишь?!
Арагор схватил за плечи, потряс так, что безвольная голова Кюннэйи замоталась из стороны в сторону. Быстро ощупал ее оцепеневшее тело, бормоча:
