Половину кухни занимала беленая печь с четырехконфорочной плитой и духовкой сбоку. Угловой стол покрывала коричневая клеенчатая скатерть, а под лавкой со скрещенными «балетными» ножками виднелась крышка подпола с кольцом-зацепкой. «Общежитие – общее житье, поэтому кухня – всехная», – сообразила Изочка. Заводской барак тоже называли общежитием, но общей кухни в нем не было.
Ой, что это?! С подоконника на Изочку уставилась пара человечков с ягельными волосами. Кривенькие ветки – ручки-ножки – вставлены в горбатые корешки, лица задорные и лукавые…
В дверь, нагнувшись под низкой притолокой, вошел высокий дяденька в гимнастерке и смешных, как перевернутые бутылки, брюках-галифе. Отвлек от человечков. На голове у дяденьки дыбился седой ежик, под носом топорщились черные усы, а в руках помещалось целое хозяйство: сковородка, авоська с картошкой, тарелка с соленым огурцом и крынка с подсолнечным маслом.
Весело глянув на Изочку сверху вниз, дяденька подмигнул:
– С новосельем, кудрявая! Это твоя мама такая красавица? В тресте работает? Вы в третьей комнате слева поселились?
– Да, – пугливо пролепетала Изочка, коротко ответив сразу на все вопросы. Уж больно дяденька большой.
– Рядом будем жить, – обрадовался он. – Ну, давай, что ли, знакомиться! Я – ваш сосед, Павел Пудович Никитин, на вашем детском языке, стало быть, просто дядя Паша. А ты кто?
– Изольда, – прошептала Изочка.
– Как-как? – переспросил любопытный Павел Пудович Никитин.
Изочка повторила.
– Ишь ты-ы, – уважительно протянул он. – Сама с туесок, а имечко – с возок!
– Это по опере, меня так папа назвал, – осмелела Изочка.
– По опере, говоришь? Значит, вы с мамой музыку любите… А папа?
Изочка пожала плечом.
Дядя Паша больше не стал спрашивать про папу и пригласил:
– Ну, приходи ко мне в гости музыку слушать. У меня патефон есть.
Дверь коридора выходила в сени с пристроенным чуланом. Изочка завернула в него: ничего интересного, то есть вообще ничего. Выбежала во двор. Ой, как здорово – на всех окнах ставенки и фигурные наличники! Их еще не успели выкрасить, и желтое, будто яичком смазанное дерево смотрелось нарядно на фоне округлых и тоже пока светлых бревен.
Напротив общежития высился старый амбар, сложенный из толстых плах. В амбаре не было окошек, только прорези-отдушины под самой крышей. На двери висел большой полукруглый замок. Что там хранится? Изочка залезла на забор и заглянула в ближнюю отдушину. Сквозь паутинные сети внутрь сочились пыльные лучи, но в черной глубине все равно ничего не разглядеть, а пахнет мышиным пометом и гнилой соломой.
По улице прошагал смуглый человек в соломенной шляпе и синей рубахе до колен. На шесте за его плечом болтались плетенные из тальника корзинки с овощами. Человек приблизился к калитке, опустил поклажу на землю и завопил истошным голосом:
– Ледиса, лука, лепа, леденса! Ледиса, лука, лепа, леденса! – все на букву «л». Подождал немножко и отправился дальше.
Тут из общежития выбежал дядя Паша и закричал:
– Эй, «китайса», подожди!
Смуглый громко начал хвалить товар:
– Лепа сладкий, ледиса сладкий, леденса сладкий, лука зеленый!
Дядя Паша принялся торговаться, сокрушенно качая головой:
– Репа твоя больно маленькая! Одно название, что репа – ни каши, ни сказки не спроворить! А это что за осот – бородой трясет? Редиска, говоришь? Чего у тебя луковая связка с три слезки всего? Сбавляй, брат, цену!
– Холосый овося, десовый, – защищался продавец.
– Ладно, уговорил, давай редискину бороду, пяток репок и «леденсу», – согласился наконец разборчивый дядя Паша. – Вот тебе петушок-гребешок, – протянул Изочке прозрачного красного петуха на палочке.
– Спасибо, – поблагодарила Изочка и поспешила к Марии хвастать леденцом. Откусила по дороге – хрусть – ой! А голова-то у петуха пустая!
Мария задумчиво стояла перед печкой.
– А мне леденец подарили! Только он стал немножко без головы! – закричала Изочка.
– Кто?
– Петушок-гребешок!
– Я спрашиваю – кто подарил?
– Дядя Паша!
– Сколько раз говорила, чтобы ты ничего не брала у чужих людей!
– Я и не беру без спросу, – обиделась Изочка.
– Ну вот еще новости – у чужого человека леденец выпросила!
– Не выпрашивала, дядя Паша сам подарил…
– Откуда ты взяла этого дядю Пашу?
– Он наш сосед.
– Ах, ну если сосед, – рассеянно сказала Мария и снова повернулась к печке: – Что за траур! Кошмар, а не печка! Какой-то гроб с музыкой.
Изочка засмеялась: в открытое окно и впрямь, коротко взвизгнув, грянула музыка. Невидимый певец затянул волнистым голосом под клавишный аккомпанемент: «…нивы печальные, снегом покрытые…»
Мария слабо улыбнулась:
– Козин.
– Не козин, а дяди-Пашин патефон. Можно я в гости пойду музыку слушать?
Улыбка мгновенно исчезла с лица Марии.
– Еще чего не хватало! Не успели переехать, как она уже в гости набивается!
– Я не набивалась. Дядя Паша позвал!
– Нет уж, дорогая моя. У нас сегодня масса дел, сейчас пойдем и купим краску. Все равно какую, лишь бы черное закрасить. Сил моих нет смотреть на этот катафалк.
Музыка стихла. В окне вырос могучий бюст дяди Паши, и Мария от неожиданности вздрогнула.
– Помощь нужна? – прогудел он.
– Ничего нам не нужно, – сердито сказала Мария. – Я полагаю, вы и есть тот самый дядя Паша, о котором дочка мне все уши прожужжала? Спасибо, конечно, за леденец, но прошу больше ничего подозрительного моей дочери не дарить и не появляться в окнах так… неожиданно.
– Извиняйте, – сконфузился дяденька. – Я ж по-простому, по-соседски, помочь чего.
– Может, знаете, где светлую краску купить? – смягчилась Мария.
– Для печки? – засиял дядя Паша. – Я тоже первым делом эту бандуру закрасил. Белила остались голубенькие – я в них сухой синьки добавил. Мне краска больше ни к чему, а вам хватит с лихвой.
Полчаса спустя он приволок ржавую железную кровать с прогнутой панцирной сеткой и фигурными спинками.
– Ну вот, сетку мигом подтянем, а если краски еще есть чуток, обновите боковушки – и ладушки.
– Сколько я вам должна?
– Что вы, – дядя Паша покраснел. – В амбаре полно всякой рухляди. Ничья, прежние хозяева бросили, тут раньше дом ссыльных скопцов
[47]
стоял.
