И надо сказать, что вообще-то разговоров у Варвары и Олега почти не завязывалось – так, всё по делу, кому в магазин и что купить и кто с детьми сегодня гуляет.
(А много ли говорят с женами рогатые лоси?)
И когда этот влюбленный в постороннюю даму Олег откочевал к своим родителям, друзья Варвары проявили максимум такта и почти не оставляли ее одну. Тут и появился Иван, приведенный одноклассником Варвары в ее дом на день рождения хозяйки.
Стеснительный Иван после того ходил редко и сиживал недолго. Но постепенно все почему-то стали относиться к нему как к значительному лицу: слушали его внимательно (а он слегка заикался) и накладывали ему на тарелку побольше. Вообще заботились о нем.
Все, но не Варвара. Ей было некогда.
Девушки всегда знают, как реагировать на тех, кто по ним сходит с ума. Так, про себя, девушки испытывают что-то вроде щекотания души, когда на них смотрят определенным взором. Но показывать этого нельзя! Равнодушие и еще раз равнодушие, завещала нам прабабка Ева, выгнанная за свою неосмотрительность из очень престижного садового товарищества.
Теперь, после разъяснения предшествующих обстоятельств, вернемся к нашей дате – 31 декабря.
Варвара помчалась за майонезом вниз, в подвальный магазинчик.
И вдруг прямо на улице ее настиг звонок.
– Это я, Иван.
– Ой, перезвони мне попозже, – отвечала бегущая Варвара.
Тут Иван быстро пробормотал, что его арестовали и он находится в таком-то отделении милиции.
– П-п-позвони моей маме.
И он, заикаясь, продиктовал телефон, а записать-то его было нечем!
– Телефон повтори! А что, за что тебя арестовали? – закричала Варвара, растеряв все свое хладнокровие.
– Сегодня же три-три-тридцать первое, – заикаясь, отвечал Иван, и тут разговор прервался.
Варвара сразу вернулась, полезла в Интернет и посмотрела адрес отделения, где сидел Иван. Потом она обзвонила всех, выяснила, что такое для нас тридцать первое число вообще, раздобыла телефон мамы Ивана, поставила ее на уши, а потом, покинув селедку без полагающейся шубы, собрала детей и в девять часов вечера вошла в отделение милиции. Там уже стояли какие-то люди, Варвара поздоровалась с ними, спросила: «Не вам я звонила начет Ивана?» – и женщина закивала, с неподдельным интересом рассматривая Варвару и ее выводок. Это были, видимо, Ивановы родители, а также какая-то их голосистая девчонка, которая препиралась с дежурным на повышенных тонах. Мама же с папой, замерев и вытаращившись, ошеломленно смотрели на детей.
Варвара всегда знала, что все вокруг любуются ими. Но тут уже произошел какой-то апофеоз!
Затем взрослые очнулись и представились, правда, их имена тут же вылетели из Варвариной головы. Она только запомнила, что девочку звать Вероника.
Девчонка, ей было лет четырнадцать, зычно провозглашала перед дежурным:
– Какое имеете – вы – право – арестовывать – людей – тридцать первого числа? Потому что право на митинги и собрания записаны в тридцать первой статье нашей Конституции? Только поэтому? Несанкционированный митинг – тут какой-то бред! Как можно не разрешать встречу! Митинг – это по-английски просто встреча! Друзей на улице! На улице каждый может встретиться и говорить!
Дежурный в мундире и при фуражке, стоя за барьером в профиль, смотрел прямо перед собой, в стенку, и хранил молчание.
– В Конституции записано, что мы как бы свободные люди в свободной стране!
На десятый крик дежурный отхаркался и монотонно ответил, что типа того, обращайтесь в Конституционный суд. В Гаагу. Ничего не знаю.
– Свободу узникам совести! – провозгласила Вероника и оглянулась. – Ой, привет! Ой ти какой холёсий! Кто присёл!
Она тут же засмеялась, взяла на руки Саню и замолкла.
Вероника была довольно крупная девочка в очках и, когда она так приветливо улыбалась, то неуловимо напоминала Валерию Новодворскую. Как говорится, сквозь мягкие черты юности проглядывало ее твердое будущее.
Варвара сняла с детей шапки, шарфы и варежки, расстегнула на них куртки и усадила за стол. Вероника пристроила Саню, подложив под него свою шубу.
– Ну передачу-то примите, – мягко говорила дежурному мама Ивана, протягивая через барьер большой, туго набитый пакет. – Тут вода и пирожки, самое необходимое. Они же пить хотят! Голодные! Новый год же!
Мент, мельком взглядывая, как петух, боковым зрением на происходящее, отвечал, что не положено.
Дети долго не усидели, они начали бегать по помещению и прятаться под столом. Потом они что-то заметили, скопились у барьера, где каменно стоящий дежурный в фуражке охранял проход, и воззрились на его кобуру, перешептываясь. Мелкий Санёк даже потянулся потрогать.
– Макаяв, – сказал Санёк. Он почти уже коснулся пальчиком кобуры, но мент придержал ее повыше, сделав движение своим полным бедром, а потом, как луна за тучу, частично зашел за барьер.
– Не, не «макаров», – отвечала Полинка.
Тут хлопнула входная дверь, и мент воскликнул:
– Уберите детей! Быстро!
Варвара подскочила и отвела потомство снова за стол.
Группа милиционеров ввела в отделение людей – двух мужчин и женщину, по виду продавцов с рынка.
Их пропустили за барьер, и они исчезли за поворотом.
Юная Вероника опять завопила:
– Почему тех пустили, а нас нет? Нарушение Конституции!
– Да! – воскликнул папа. – Мы тоже имеем все права пройти и узнать, что с нашим сыном! Где он и что с ним творят тут, понимаешь! Почему не пускаете? А? Молчите?
Этот отец семейства в момент произнесения речи стал удивительно похож на свою дочь, особенно низким голосом, большим выразительным ртом, очками и какой-то многозначительной полуулыбкой. Ему не хватало только прически «каре» с челкой.
На что дежурный, убравшийся полностью за барьер (дети снова подошли близко к кобуре), обозленно отвечал:
– Та че, та то не люди были, а преступники! Вы че вообще, не понимаете, где тут находитесь?
Пораженные посетители вытаращились, и, видимо, каждый стал вспоминать, какие они были внешне, те преступники.
Воодушевленный мент продолжал:
– И вы че тут распускаете здесь по отделению детей! Не положено! Вообще тут нельзя, сказано?
Варвара оттянула ребят и опять усадила их за стол:
– Будете рисовать?
Потомство молчало.
Варвара порылась в сумке и вдруг увидела на барьере кипу листочков.
Она подошла и взяла оттуда сколько взялось со словами:
– Можно я напишу заявление?
Потому что если лежит кипа бумаги, то она лежит для того, чтобы на ней писали, верно же?
