— Я хочу знать, кто посмел ее продать, — добавляет она.
— Кто же ее продал? — вторю я.
— Кто же ее продал? — поддерживает меня Эд.
Хранитель смущенно ерзает на скамейке.
— Как я уже говорил вам, мисс Лингтон, это конфиденциальная информация. Пока мы не получим составленного по правилам юридического запроса, мы не имеем права…
— Я уже поняла, — останавливаю его я. — Можете не продолжать. Я все равно узнаю. Это наша семейная история. И мы имеем право знать.
— Позвольте мне вмешаться. — Эд наконец демонстрирует неподдельный интерес ко всей этой истории. — Кто-то украл картину?
— Возможно, — пожимаю плечами я. — Долгие годы она числилась пропавшей, а потом всплыла здесь.
— И вам известно имя продавца? — Эд обращается к Глэдхиллу.
— Известно, — неохотно признает тот.
— И почему вы скрываете его?
— Я уже объяснил, что информация конфиденциальная.
— Это что, государственная тайна? — наседает Эд. — Речь идет об оружии массового поражения? Угрозе безопасности страны?
— Разумеется, нет, — хранитель совершенно растерян, — но в договоре о купле-продаже есть пункт о неразглашении…
— Отлично. — Эд напускает на себя властный вид. — Завтра утром ждите моего юриста. Он быстро разберется с этой ерундой.
— Ерунда и есть, — радостно поддерживаю я напор Эда. — Мы это так не оставим. Вы знаете, что мой дядя — Билл Лингтон? Уверена, он сумеет обойти дурацкий пункт о неразглашении. Это наша картина.
Малькольм Глэдхилл раздавлен.
— В соглашении ясно говорится… — с трудом произносит он и останавливается. Он то и дело косится на свой портфель.
— Документ у вас с собой? — интересуюсь я.
— По чистой случайности, — осторожно говорит он. — Взял просмотреть дома. Разумеется, это копия.
— Почему бы нам не взглянуть? — вкрадчиво замечает Эд. — Обещаю, мы его не стащим.
— Я не могу его показать. — Хранитель крепче прижимает портфель к себе. — Я уже устал повторять, это не в моей власти.
— Ну что вы, — мягко говорю я, — мы все понимаем. Но ведь вы могли бы пойти нам навстречу и сообщить хотя бы дату приобретения. Это же не секрет.
Эд вопросительно смотрит на меня, но я притворяюсь, что не замечаю его взгляда. У меня есть план. Но поделиться с ним я не могу.
— Насколько я помню, это было в июне восемьдесят второго.
— А более точно? Посмотрите, пожалуйста. — Я по-кукольному хлопаю ресницами. — Прошу вас. Это очень нам поможет.
Хранитель бросает на меня подозрительные взгляды, но причину для отказа придумать не может. Он открывает портфель и достает папку с бумагами.
Я многозначительно смотрю на Сэди.
— Что ты хочешь? — не понимает Сэди.
Господи. И эта девушка еще уверяла, будто я медленно соображаю. Я киваю на хранителя, который уже вынул листок бумаги.
— Что ты хочешь? — нетерпеливо переспрашивает она. — Не понимаю!
— Ну, — он цепляет на нос очки, — сейчас я вам скажу точно…
Надо же быть такой тупицей! Заветная информация в двух шагах. Сэди ничего не стоит подсмотреть. Но вместо этого она таращится на меня.
— Посмотри, — бормочу я, не открывая рта. — Загляни в бумагу! Быстрее!
— А-а-а, — вдруг доходит до Сэди.
Через секунду она стоит рядом с Малькольмом и изучает документ.
— На что посмотреть? — спрашивает Эд, но я лишь отмахиваюсь и зачарованно наблюдаю, как Сэди читает, морщится, вскрикивает и наконец поднимает глаза.
— Вильям Лингтон. Продал ее за пятьсот тысяч фунтов.
— Вильям Лингтон? — тупо переспрашиваю я. — В смысле… дядя Билл.
Малькольм Глэдхилл резко вскакивает, прижимает бумагу к груди, бледнеет, потом розовеет, заглядывает в документ.
— Вы что-то сказали?
Я в полнейшем расстройстве чувств.
— Вильям Лингтон продал картину галерее. — Стараюсь говорить уверенно, но получается плохо. — Это он подписал договор купли-продажи.
— Ты с ума сошла? — изумляется Эд. — Твой собственный дядя?
— Срубил полмиллиона.
Хранитель вот-вот расплачется.
— Не знаю, почему вы так решили… — Он взывает к Эду: — Будьте свидетелем: я не сообщал мисс Лингтон никаких деталей сделки.
— Так, значит, она права, — удовлетворенно замечает Эд.
Это расстраивает хранителя коллекции еще больше.
— Я не могу вам сказать… не имею права… — бормочет он, вытирая пот. — Я не выпускал бумагу из рук, и она ничего не должна была увидеть…
— Не переживайте, — утешает хранителя Эд. — Она просто ясновидящая.
Голова кружится, мысли разлетаются в разные стороны. Картину припрятал дядя Билл. А потом продал. Папин голос так и звучит у меня в голове: «Вещи долгое время пролежали на складе. Никому они были не нужны. Но после папиной смерти Билл все разобрал… Невозможно поверить, но тогда он был настоящим бездельником».
Все понятно. Он нашел полотно, догадался о его ценности и тайком продал галерее.
— Ты как? — Эд дотрагивается до моей руки.
Я словно оцепенела. Мысли кружатся все быстрее. И постепенно вырисовывается четкая картина. Мне все понятно. Вот откуда его «две монетки». То есть сто миллионов.
Билл основал кофейни «Лингтонс» в восемьдесят втором году.
Получив полмиллиона от тайной продажи портрета Сэди.
Да, иначе и быть не может. Все именно так. Он заграбастал пятьсот тысяч, и никому ни слова. Разумеется, он никогда не упоминал об этом. Ни в одном интервью. Ни на одном семинаре. Ни в одной книге.
Ай да дядя Билл! Постепенно до меня доходит вся степень его низости. Каков подлец. Весь мир считает его гением бизнеса, начавшим с двух монеток, а он — скрывший полмиллиона лжец.
Не сомневаюсь, он прекрасно знал, что на картине изображена Сэди. И что она принадлежит Сэди. Но ему была выгодна версия о неведомой служанке Мейбл. Уж не сам ли он скормил им эту байку? А то, не дай бог, заявятся к Лингтонам и станут расспрашивать о красивой девушке с полотна.
— Дорогая, — Эд проводит ладонью у меня перед лицом, — отзовись.
— Это было в восемьдесят втором году. — Я вижу его как сквозь толщу воды. — Знаешь, что тогда случилось? Дядя Билл основал свои кофейни. Понимаешь? И стал всем втирать про «две монетки». А речь-то идет о полмиллионе стартового капитала. И заполучил он эти деньги сомнительным путем.
Эд молчит. Он все понял.
