Сэди едва заметно хмурится и бросает на фотографию короткий презрительный взгляд.
— Это не я.
— Ты! Мне дала снимок медсестра из дома престарелых. И сказала, что эту фотографию сделали в твой сто пятый день рождения. Ты должна гордиться: ведь тебе прислала телеграмму сама королева.
— И все-таки это не я. Если хочешь знать, какая я, то вот такая, — она раскидывает руки, — двадцатилетняя девушка. И такой оставалась всю жизнь. А внешнее — лишь оболочка.
— Все равно, можно было предупредить, прежде чем исчезать.
— Так ты забрала ожерелье? — Лицо Сэди озаряется надеждой, и я морщусь.
— Прости. Они отдали мне коробку с твоими вещами, но ожерелья со стрекозой там не оказалось. Никто не знает, куда оно делось. Мне очень жаль, Сэди.
Я готова к истерике, к пронзительному визгу… Но ничего подобного не происходит. Она только моргает, как будто кто-то резко включил свет.
— Но надо верить в лучшее, — добавляю я. — Вот обзваниваю участников благотворительной распродажи и спрашиваю, не купил ли кто его. Провисела на телефоне всю вторую половину дня. Между прочим, работа не из легких.
Я ожидаю от Сэди хоть какой-то благодарности. Сдержанной, но прочувствованной речи о том, какая я замечательная и как она ценит мои старания. Но она только нетерпеливо вздыхает и растворяется в стене.
— Пожалуйста, — шепчу я ей вслед.
Но стоит мне расположиться перед телевизором в гостиной, как она появляется снова. И выглядит при этом очень обрадованной.
— Ты живешь с очень странными людьми! Там, наверху, мужик лежит на машине и хрюкает.
— Что? Сэди, ты не имеешь права шпионить за моими соседями.
— Что значит «Шевели трофеем?»
[8]
— спрашивает она, игнорируя мои протесты. — Я слышала, как девица по радио поет, что нужно шевелить трофеем. Ерунда какая-то.
— Это значит… танцуй. Расслабься.
— Но при чем тут какие-то трофеи? — недоумевает она. — И зачем ими нужно шевелить?
— Это не трофеи. Это значит… — я вскакиваю и начиная похлопывать себя по заднице, — танцуй вот так.
Сэди заходится от хохота.
— У тебя конвульсии? Разве это похоже на танцы?!
— Теперь так танцуют, — гордо заявляю я и плюхаюсь обратно на диван.
Ненавижу, когда кто-то сомневается в моих танцевальных способностях. Отхлебывая вино, наблюдаю за Сэди. А она с изумлением пялится в телевизор, где идут «Жители Ист-Энда».
— Что это?
— Сериал.
— Почему они такие злые?
— Понятия не имею. Они всегда такие.
Поверить не могу, что я обсуждаю «Жителей Ист-Энда» и поп-песенки с моей двоюродной бабушкой. Наверное, нам нужно поговорить о чем-нибудь более важном?
— Послушай, Сэди… а кто ты такая? — спрашиваю я, выключая телевизор.
— Что значит — кто я такая? — оскорбляется она. — Я девушка. Как и ты.
— Мертвая девушка, — уточняю я. — Так что не совсем такая.
— Не обязательно постоянно напоминать об этом, — обливает она меня холодным презрением.
Я наблюдаю, как ее невесомая фигура пытается непринужденно разместиться на краешке софы.
— Ты обладаешь сверхъестественными способностями? — захожу я с другой стороны. — Можешь высекать огонь? Или стать длинной и тонкой как макаронина?
— Нет. (Кажется, она обиделась.) К тому же я и так худая.
— У тебя есть непримиримый враг? Как у Баффи?
— У какой Баффи?
— Истребительницы вампиров. Ее показывают по телевизору. Она борется с демонами и вампирами.
— Что ты несешь! Вампиров не существует.
— Привидений тоже! — парирую я. — Но ты же здесь. И я догадываюсь зачем. Большинство привидений возвращается на землю бороться с темными силами зла, вести людей к свету и все такое. Они делают что-то позитивное. А не сидят, вперившись в телевизор.
Сэди пожимает плечами: мол, а мне-то какое дело?
Она явно не собирается спасать мир от темных сил. Возможно, она облагодетельствует человечество, прольет свет на смысл жизни, что-то вроде того. Возможно, я смогу чему-то научиться у нее.
— Итак, весь двадцатый век прошел перед твоими глазами, — снова начинаю я. — Это же так здорово. Каким был… хм… Уинстон Черчилль? Или президент Кеннеди? Думаешь, его действительно убил Ли Харви Освальд?
— Ты что, с луны свалилась? Мне-то откуда знать?
— Кому же еще! — возмущаюсь я. — Ты же прожила целый век! Например, каково это было, жить во время Второй мировой? (Похоже, Сэди вообще не понимает, о чем речь.) Ты что, совсем ничего не помнишь? — недоверчиво спрашиваю я.
— Разумеется, помню, — самоуверенно заявляет она. — Было холодно, тоскливо, так что не хочу об этом вспоминать.
Я смотрю на нее с подозрением.
— Ты помнишь всю свою жизнь?
Она прожила уйму лет. Разве возможно удержать все в памяти?
— Она как… сон. Некоторые годы словно в тумане. — Она рассеянно накручивает юбку на палец. — Но все, что я должна помнить, я помню!
— То есть ты сама выбираешь, что помнить, а что забыть, — подсказываю я.
— А вот этого я не говорила. — Я не успеваю уловить ее настроение, а она уже отворачивается, как будто наш разговор окончен.
Подплыв к камину, Сэди рассматривает мои фотографии. Главным образом ту, где я обнимаю воскового Брэда Питта в Музее мадам Тюссо. Потом оборачивается ко мне:
— Твой поклонник?
— Если бы, — сардонически усмехаюсь я.
— У тебя что, вообще нет поклонников? — спрашивает она с такой неприкрытой жалостью, что я чувствую себя уязвленной.
— У меня был парень, Джош. Но несколько недель назад мы расстались. Так что… теперь я абсолютно свободна.
Сэди воодушевляется:
— Почему бы тебе не завести себе нового кавалера?
— Потому что другой мне не нужен, — взрываюсь я. — Я не готова!
— Почему? — удивляется она.
— Но ведь я его любила! И разрыв стал для меня травмой. Джош был моей половинкой, мы абсолютно подходили друг другу…
— Тогда почему он тебя бросил?
— Не знаю. Не знаю, и все тут! Но у меня есть теория… — Мне так больно, что я не могу говорить. С другой стороны, у меня появился благодарный слушатель. — Ладно… Мы любили друг друга, все шло просто прекрасно…
