— Да ну тебя! С тобой невозможно серьезно разговаривать.
О Бранденбургских воротах
— Папа, сегодня на уроке немецкого мы изучали, где что в Берлине находится: разные дворцы, музеи, театры. А ты бывал в Берлине?
— Сто раз.
— И Бранденбургские ворота видел?
— Конечно. Стоял и глазел на эти Баранденбургские ворота, как баран на новые ворота.
— Не Баранденбургские, а Бранденбургские!
— Я пошутил.
— А что тебе еще в Берлине понравилось?
— Все.
— В город ты вошел, разумеется, через Бранденбургские ворота?
— Разумеется. Широким шагом.
— И ворота были открыты? Подъемный мост опущен?
— Ну. Я же днем проходил.
— И стражники взяли за проход пять марок?
— Взяли. Одну российскую с Ту-154 и четыре египетских треугольных, с пирамидами.
— Почтовых?
— А каких же еще?!
— Папа, скажи честно, ты не бывал в Берлине, да?
— А как ты узнала?
— Очень просто. Бранденбургские ворота находятся в центре города, на Унтер дер… ой, забыла, как улица называется!
— …ден Линден.
— Да, на Унтер ден Линден. Ворота никогда не запираются. И моста там никакого нет. И стражники не стоят. А марки — это у немцев деньги такие были.
— Ясно. Поедем в Берлин — возьмем с собой все мои марки. Знаешь, сколько их у меня?! Два толстых альбома. Монгольские, венгерские, кубинские, польские… До девятого класса собирал.
— Папа, ты не понял. Марками назывались деньги. У нас рубли, у американцев доллары, а в Германии — марки.
— Теперь ясно. Но почему марки? Назвали бы рублями, а то с почтовыми марками можно перепутать.
— Не беспокойся, никто не путал… Между прочим, герб Берлина похож на герб Новгорода…
— Новгорода? Какого: Нижнего, Среднего или Верхнего?
— Папа, не шути. Есть только два Новгорода: Великий и Нижний. На гербах Новгорода Великого и Берлина нарисован медведь. Понятно?
— Ну.
— Перестань нукать. Ой, до чего же ты, папа, темный!
— Ничего удивительного. У нас в роду все были темноволосыми: и отец, и дед, и прабабушка… И не маши, пожалуйста, рукой — вывихнешь ненароком. Я в газете читал: в Подмосковье один медведь вот так лапой махал и по носу себя стукнул. Нюх отшиб. Тут-то его звероловы и сцапали. Теперь проживает в «Zoo»…
— В Берлинском зоопарке?!
— Клетка просторная, с кондиционером. Трехразовое питание. Все кругом вежливые: «Данке… битте… я-я…» Не жизнь, а малина.
— Бедный мишка. Папа, тебе его жалко?
— Жалко. Небось по берлоге скучает.
— Ну.
О страхе перед лифтом
— Папа, ты боишься ездить в лифте?
— Очень. Когда я в него вхожу, у меня ноги начинают трястись.
Лучше со мной вместе не ездить. Однажды я ехал с двумя парнями из охраны. У нас на одиннадцатом этаже находится какая-то иностранная фирма. Эти люди ее охраняли. Такие здоровенные, под два метра. Они спускались с одиннадцатого этажа, а я присоединился к ним на восьмом. От страха перед лифтом у меня сразу затряслись поджилки. Дрожь передалась лифту, и кабину стало швырять из стороны в сторону. Для меня это привычное дело, а парни чуть не плакали — боялись, что трос оборвется.
Разумеется, мы доехали благополучно. Тросы у лифтов прочные, из стальной проволоки.
— Папа, помнишь, как мы застряли между этажами с двумя американцами. Они были из этой фирмы, да?
— Точно. Один был американец, миллионер. Другой пуэрториканец, его секретарь.
— Я тогда тоже перетрусила. Закричала: «Спасите!» Я же маленькая была.
— Да, ты ходила в первый класс. А помнишь, как этот миллионер остался тогда без одного из своих миллионов?
— Не помню. Расскажи.
— Американцы очень любят держать пари. Когда кабина застряла между этажами, я заключил с ним пари, что через три минуты мы спустимся вниз. Он сказал, что это невозможно: пока придут ремонтники, пока найдут неисправность… Поспорили на миллион и ударили по рукам. После чего я нажал на кнопку «стоп», а потом сразу на кнопку первого этажа. И через три минуты ему пришлось выписать чек на миллион долларов.
— Откуда ты знал, что надо нажимать на эти кнопки?
— Дело в том, что лифт не сломался, он просто остановился. Там было тесно: мы с тобой везли санки, а у них был большой чемодан. Ты прижалась к стенке и случайно задела головой кнопку «стоп»…
— Ты это видел?
— Нет, догадался. Такая же история случилась со мной раньше. Я нечаянно облокотился на кнопку «стоп», и лифт остановился. Нажал на кнопку «вызов», и дежурная объяснила по микрофону, как сделать, чтобы снова поехать.
— Хитрюга!.. А если бы ты ошибся и лифт сломался по-настоящему, например, из-за перегрузки?
— Кто не рискует, тот не выигрывает.
— А куда делся этот миллион?
— Проспорил американцу. Он оказался не так прост. Не моргнув глазом, подмахнул чек на миллион долларов и предложил: «Спорим еще на один миллион, что я быстрее произнесу алфавит». Поспорили. На счет «три» я затараторил как из пулемета: «А, б, в, г, д, е, ё, ж, з…» А он спокойно произнес: «Ал-фа-вит». Как я мог забыть этот детский розыгрыш?!
— Папа, ты давно боишься лифта?
— С детства. Я же вырос в маленьком сибирском городке. У нас самый высокий дом был двухэтажный. Первый раз я увидел лифт, когда мне было пять лет. Мой старший брат Борис поступил в Московский университет…
— Разве у тебя есть брат?
— Двоюродный, сын дяди Толи и тети Иды. Поступил, значит, Глеб в университет…
— Борис.
— Не перебивай. Поступил Борис в МГУ и прислал домой уйму денег — половину своей стипендии. И мы всей семьей поехали в Москву. Сначала на санях до станции, а потом четверо суток на поезде. На вокзале Борис нас почему-то не встретил — я уже не помню почему. Пришлось самим добираться до университета на Воробьевых горах. А жил он в общежитии на тридцать восьмом этаже. Столпились мы перед лифтом, глазами хлопаем…
— Сколько вас было?
— Считай сама: дедушка, бабушка, отец, мать, дядя Толя, тетя Ида, шестеро братьев, включая меня, и семеро сестер, тоже двоюродных. Сколько получилось?
— Девятнадцать.
— Стоим, значит, в девятнадцати затылках чешем. Лифты в МГУ огромные, как целая комната, только без окон. Двери раздвигаются и сдвигаются, как в капкане. Отец махнул рукой: «Айда пешком!» И потопали мы на тридцать восьмой этаж. По дороге к нам еще много людей присоединилось. Видят — валит вверх по лестнице толпа. Ясное дело — опять лифт сломался. Топаем и топаем, как альпинисты: двадцатый этаж, двадцать первый…
