Перебегаю через сквер к величественному каменному входу в ратушу, вижу перед собой тяжелые дубовые двери. Весь холл разукрашен голубыми шариками с гелием и транспарантами «Выпускники Кембриджа», к огромному стенду приколоты старые студенческие фотографии. Четверо мужчин изо всех сил молотят друг друга по спинам и кричат: «Вот прохвост, он еще жив, оказывается!» Я медлю, не зная, куда идти. Девушка в красном бальном платье, сидящая за красиво задрапированным столиком, приветливо улыбается мне:
– Добрый вечер! Приглашение у вас с собой?
– Оно у моего мужа. – Я изо всех сил притворяюсь спокойной. – Он приехал раньше. Люк Брэндон.
Девушка ведет пальцем по списку.
– А вот и он. – Она снова улыбается. – Прошу вас, проходите, миссис Брэндон.
Следом за стайкой перешучивающихся выпускников я вхожу в большой зал и машинально беру с подноса бокал шампанского. Здесь я еще никогда не бывала и даже не думала, что зал такой громадный. Высоченные витражные окна, древние каменные статуи, галерея, где играет оркестр, не заглушая гула голосов. Гости в вечерних туалетах ходят по залу, болтают, угощаются у шведского стола, даже танцуют старомодные вальсы – прямо как в кино. Я озираюсь, стараясь высмотреть Люка или Венецию, но вокруг так много нарядных женщин и мужчин в смокингах, а несколько смельчаков даже во фраках…
И тут я замечаю их. Они танцуют.
Люк не преувеличил: он и вправду вальсирует как Фред Астер. Ловко и уверенно кружит Венецию по залу. Ее юбка развевается, голова откинута, на губах играет улыбка. Они движутся в такт музыке как одно целое. Самая эффектная пара во всем зале.
Как прикованная к месту, я стою и смотрю на них, не замечая, что промокший подол облепил ноги. Все саркастические и резкие фразы, которые я приготовила заранее, застряли в горле. Я даже дышать не могу, не то что говорить.
– Вам помочь?
Голос официанта доносится откуда-то издалека, лицо не в фокусе. Я ни разу не танцевала вальс с Люком. И уже никогда не станцую.
– Она падает!
Ноги подгибаются, я чувствую, как кто-то хватает меня за руки и пытается поддержать. Взмахиваю руками, натыкаюсь на что-то, звон в ушах усиливается. Отчетливо слышу, как женщина кричит: «Принесите воды! Беременной плохо!»
А потом вокруг становится темно.
16.
Я думала, брак – это навсегда. Честно. Мечтала, как мы с Люком будем вместе стареть и седеть. Нет, только стареть. (Седеть я вообще не намерена. И носить старушечьи платья с утягивающими поясами тоже.)
А оказалось, что стареть вместе не получится. Нам не отдыхать вдвоем на скамеечке, не смотреть, как играют наши внуки. Даже не отмечать вдвоем мое тридцатилетие. Наш брак распался.
Все мои попытки заговорить заканчиваются слезами, поэтому я молчу. К счастью, говорить здесь не с кем. Я лежу в отдельной палате Кавендишской больницы, куда меня привезли прошлой ночью. Если хотите, чтобы в больнице все бегали вокруг вас, приезжайте с известным врачом в вечернем наряде. Никогда еще не видела столько медсестер сразу. Сначала все думали, что у меня схватки, потом – что преэклампсия, а после решили, что я потеряла сознание от переутомления и обезвоживания. И уложили в постель, под капельницу с физраствором. Сегодня меня осмотрят и отпустят домой.
Люк пробыл со мной всю ночь, но я так и не смогла заставить себя поговорить с ним. Я делала вид, что сплю, даже утром, когда он спросил: «Бекки, ты проснулась?»
Я открыла глаза, только когда он уехал принять душ и переодеться. Палата нарядная: с нежно-зелеными стенами и даже с диванчиком. Но какое мне дело до диванчиков, если моя жизнь кончена? Какая мне теперь разница, где я?
Я знаю, что удачным оказывается только один брак из трех, остальные распадаются. Кажется, так. Но я думала…
Мне казалось, мы…
Яростно смахиваю слезы. Не буду я рыдать, еще чего.
– Можно? – Дверь открывается, сестра вкатывает тележку. – Хотите позавтракать?
– Спасибо, – хрипло отзываюсь я, сажусь, а она взбивает подушки и подкладывает их мне под спину.
Съедаю только тост с чаем, чтобы не морить ребенка голодом. Потом изучаю свое отражение в зеркальце на крышке пудреницы. Боже, ну и страшила. Все лицо в остатках вчерашнего макияжа, волосы закурчавились от дождя. А капельница «от обезвоживания» кожу так и не освежила.
Я похожа на брошенную жену.
Смотрю в зеркало, и мне становится горько. Вот, значит, как это бывает. Выходишь замуж, думаешь, что у тебя все замечательно, а оказывается, все это время муж крутил роман на стороне и теперь уходит к другой женщине, красотке с рыжими патлами. Надо было предвидеть это с самого начала. Напрасно я успокоилась.
Этому человеку я отдала лучшие годы своей жизни, а он нашел себе игрушку поновее и отделался от меня.
Ну положим, отдала я ему всего полтора года. К тому же Венеция старше меня. Но это ничего не меняет.
У двери опять шаги, я застываю. В палату осторожно заглядывает Люк. Сразу замечаю, что под глазами у него тени, а на щеке свежий порез.
Отлично. Так ему и надо.
– Проснулась! – говорит он. – Как себя чувствуешь?
Киваю, стиснув зубы. Ни за что не обрадую его, виду не подам, что мне плохо. Буду хранить достоинство, даже ценой односложных ответов.
– Выглядишь получше. – Он садится на кровать. – Я так беспокоился за тебя.
А у меня в ушах снова звучит холодный, уверенный голос Венеции: «Люк просто играет, чтобы не расстраивать тебя». Встречаюсь с ним взглядом, надеюсь, что он хоть чем-нибудь выдаст себя, ищу трещинку в его непроницаемой маске. Но Люк – непревзойденный актер. Вошедший в образ любящего мужа у постели больной жены.
Я всегда знала, что Люк – мастер пиара и рекламы. Это его стихия. Благодаря ей он заработал миллионы. Но я никогда не думала, что он настолько талантлив. И способен быть таким… двуличным.
– Бекки, – он вглядывается в мое лицо, – все хорошо?
– Нет. Вовсе нет! – В наступившей тишине я собираюсь с силами. – Люк, я все знаю.
– Знаешь? – Тон Люка не изменился, а взгляд разом стал настороженным. – Что ты знаешь?
– Только не надо притворяться, ладно? – Я сглатываю. – Венеция мне все рассказала. Она объяснила, что происходит.
– Она тебе рассказала? – Люк вскакивает, на лице написан ужас. – Она не имела права…
Он умолкает и отворачивается. А я слышу глухой стук у меня внутри. Все вдруг начинает нестерпимо ныть: голова, глаза, руки, ноги.
Я и не думала, что с таким отчаянием цеплялась за последнюю соломинку надежды. Ждала, что Люк обнимет меня, скажет, что все это неправда, и признается мне в любви. Но соломинку унесло. Все кончено.
