Что ж вы такие нервные-то все?.. Впрочем, пока за саблю и осиновый кол не хватаетесь, терпимо.
– Нет, – мотнул головой байрачник. – Нечисть я бы распознал…
Василий с каждым произнесенным словом явно офигевал все больше. Многострадальный ус он уже не крутил и не дергал – жевать начал. Теперь я понял, почему левый короче правого.
– Оттуда?.. – казак то ли с опаской, то ли с глубочайшим уважением поднял взгляд вверх.
– А вот этого я ни утверждать, ни отрицать не могу. Не сподобился ни разу. Не с чем сравнивать… – пожал плечами старик.
– Ну всё, достали… оба! – я топнул ногой и без всякого почтения к возрасту сунул Каленому под нос кулак. – Еще одно слово брякнешь – и понюхаешь, чем моя аура пахнет! Василий! Очнись! Положим, чуду степному я не удивляюсь. Если разговаривать с людьми не чаще чем раз в полстолетия – еще и не такое померещится. Но ты же меня голым видел! И что – был там хвост или крылья? Нимба и рогов, кстати… – нагнул голову, – тоже нет! И чтоб уж совсем оставить дурной разговор – знайте, на лютне или арфе я играть не умею. А вот вилами – лучше не доводите до греха…
Тут запал и запас воздуха закончились. Так что я только махнул рукой. Мол, а ну вас в… Достали.
– И все-таки, Петро… родителей своих ты не помнишь… – если мой искрометный спич и произвел впечатление, то последней точки в разговоре не поставил.
– Ты, положим, тоже… – ляпнул раньше, чем сообразил, что это лишнее. Вряд ли кому-то приятно напоминание, что он подкидыш… Но Василий и бровью не повел.
– Верно говоришь, хлопец. Обое рябое… А потому вот что я скажу, Петро. Будь ты хоть ангелом, хоть бесом, хоть… – казак на секунду замялся, не зная, с кем еще можно сравнить, и не нашелся. – Да кем угодно! Для меня ты – славный парень! Товарищ боевой!.. С которым вместе я готов полпуда соли съесть. И первый дам в морду всякому, кто в этом усомнится. Веришь?!
– Верю. Спасибо. Ты настоящий друг.
Остап Каленый глядел на нас, присев на корточки и подперев щеку ладонью. Хорошо хоть не прослезился. Этого я бы уж точно не стерпел. Блин, только бразильской мелодрамы не хватало. Но когда ребра затрещали в медвежьих объятиях запорожца, понял – Василий говорил всерьез. Над такими вещами здесь еще стебаться не умеют.
Глава пятая
Кто знает, чем закончилась бы моя прижизненная канонизация, если б не банальный голод. Ибо как сказано, Богу богово, а обед по распорядку. Ни разу не приученный питаться нектарами и амброзиями, мой живот, прямо в процессе дружеских объятий, издал хоть и немелодичный, зато понятный всем звук. А для тех, кто в танке или витает в эмпиреях, повторил урчание. И гораздо громче. На всякий случай…
– Отобедать бы, что ли? – несмело перевел я его урчащую речь на обыкновенную.
– Не помешает… – согласился Василий. – Слышь, Остап. Чтобы нам у тебя там, внизу, пожар не устроить – может, принесешь охапку хвороста сюда? Не в службу, а в дружбу?
– Ну, если в дружбу… – пробормотал тот, – почему и не уважить? С одним условием. Вы мне за это еще чего интересного расскажете. Одной истории маловато. За столько лет-то…
Каленый вздохнул, развернулся и поплелся вниз.
– Во как, забодай меня короста… – Василий озадаченно почесал затылок и наконец-таки вытащил трубку. – Да ну его все… Кури, Петро. Чтобы дома не грустили… А поскольку своей хаты ни у меня, ни у тебя нет, то пусть хоть нам веселее станет.
– А если я опять того?..
– Сомлеешь? Плевать… Никто ж не узнает. Зато, может, чего нужное разглядишь… Кури. Согрей душу. Моя забота…
Ну, если «папа-мама» разрешают, то отчего б и не засмолить «косячок»?
Смесь из неизвестного травяного сбора, больше напоминающая крупно нарезанный гербарий, чем тютюн, которой мы разжились у Корсака, пахла любистком и мятой, орехом и малиной. Даже полынью… Пока не начала тлеть. А как дымком пахнуло, я чуть не задохнулся. Доводилось как-то при случае курить кубинский «Партагас»… Трех затяжек хватило на весь день. Курительной смеси «от Корсака» – одной. Затянулся… и забыл выдохнуть.
Нет, в обморок не брякнулся… Просто застыл, как статуя. Не в состоянии даже кашлянуть. А перед глазами – разворачивалась панорама грандиозной битвы. На фоне средневекового замка…
Да какого там замка – огромной, неприступной крепости! С такими высоченными стенами, что даже меня впечатлили… А в его предполье, но за пределами огня пушек, схлестнулись две человеческие волны.
Слева – разношерстная, пестрая, как южный ковер – бесформенная толпа. Справа – как на параде – стройные ряды закованных в сверкающие латы крылатых гусар. Сплошная, кажущаяся несокрушимой, ощетинившаяся сотнями, тысячами копий, стальная стена.
Вот она колыхнулась… Зашелестели, зашипели перья на крыльях, и кони тронулись с места. Неторопливо, нехотя, но с каждым шагом прибавляя, набирая разгон для удара, которому можно противопоставить только такую же панцирную стену. Или крепостные валы. О том, что человеческая плоть, даже собранная в огромную массу, задержит продвижение стальной лавины, даже в голову не приходило.
Я смотрел и не понимал, почему они до сих пор стоят на месте?
Что орут во все глотки – это понятно. Сам бы вопил, окажись там. Но почему не разбегаются? Ведь только так можно выжить, спастись. Но моего мнения, похоже, больше никто не разделял. И не бежал…
В самый последний момент, всего за мгновение до соприкосновения, толпа взволнованно выдохнула, втянула живот, слегка попятилась, уплотняясь. Инстинкт самосохранения, как у всего живого, на какой-то неуловимый миг все-таки взял верх. Но уже в следующую секунду, под взглядом смерти, эта огромна орда, ставшая единым организмом, единой плотью – страшно, душераздирающе заорала «Алла» и бросилась на копья поляков…
Крик, вой, рев, лошадиное ржание, вопли умирающих и смертельно раненных, треск ломающихся копий, лязг метала – все сплелось в неповторимую и ужасную какофонию битвы.
Мне хотелось заткнуть уши, закрыть глаза, но я не мог пошевелиться и только надеялся, что потеряю сознание раньше, чем увижу, как крылатая машина смерти перемелет все живое на своем пути и покажется на противоположной стороне поля битвы. Нет, я не стал сторонником мусульман, но то, что творили ляхи, мне почему-то показалось не менее омерзительным. Как если б крепкий, подготовленный и вооруженный боец стал убивать обхамивших его тинэйджеров. Глупое и некорректное сравнение – ордынцы те еще «тинэйджеры», – но именно оно почему-то пришло в голову.
И может, именно поэтому для меня стало полным шоком, когда бушующее, пестрое море, значительно уменьшившись в размере, в конце концов, угомонилось, затихло. Но прежде, как и надлежит пучине, бесследно поглотило всю польскую конницу… Как и не было.
– Судя по бледному виду, узрел ты не самые приятные вещи в своей жизни… – резюмировал Василий, парой несильных оплеух возвращая меня к жизни. – На, глотни водички. А то краше в гроб кладут. Тьфу, тьфу, тьфу…
