Запорожец покивал сочувственно и проворчал:
– Не зря поговаривают: если Бог хочет наказать человека, то отнимает у него разум. Ты же купаться шел…
Разговор заворачивал на второй круг, так и не прояснив ситуацию.
– Подожди, Василий… Не говори лишнего, просто ответь на вопрос. Что плохого в том, чтобы искупаться перед сном? Я же никакого обета не давал…
– Ночью?!
Тон, которым было произнесено это единственное слово, пояснил если не все, то многое. Вот, оказывается, в чем проблема. Причина настороженности запорожца не во мне, а в том, что ночное купание под запретом. Неважно почему, но табу настолько сильное, что казак, которому я дважды спас жизнь, готов был меня… Нет, лучше не думать о том, что Василий действительно мог сделать, если бы молитва не помогла, – а принять покаянный вид и пробормотать самым невинным тоном:
– Я же не собирался нырять. Только поплескался бы у берега и все… Никто бы и не узнал.
– Ой, беда, беда… – Полупуд привычно достал трубку, но табаком набивать не стал, просто повертел в пальцах и сунул обратно. – За каждым шагом не уследишь… А объяснять все подряд, да еще такое, что известно любому мальцу, отпустившему мамкин подол, тоже невозможно… Скажи, Петрусь, неужели ты ничего о речной нежити не знаешь? Водяном, болотном… русалках?..
Сказать, что слышал, но запамятовал – явная натяжка. Сказать, что не слышал – может голос выдать. Пришлось неопределенно пожать плечами. Пусть Василий сам истолковывает, как захочет.
– Значит, все еще хуже, чем я думал… Ладно, парень, сегодня уже не до разговоров – устал так, что язык едва ворочается. А как пристроим баб, да отправимся на Запорожье, вот тогда, в дороге, обо всем и переговорим. В том числе и о нежити. А сейчас просто поверь мне на слово – нет большей глупости, чем ночью купаться. Тем более одному в неизвестном водоеме. Я не утверждаю, что место тут нечистое, а русалок и кикимор – не протолкнуться, но что ни один поп никогда здесь молебен не служил и крест в воду не окунал, убежден…
Василий смачно зевнул, перекрестил рот и продолжил с едва уловимой насмешливостью в голосе:
– А если к будущему пану атаману без вечерней купели сон не идет, то пойди, смени Охрима. Ему все же давно за полвека перевалило. Крепок еще дуб, но года свое берут. В общем, покараульте вместе с Тарасом до рассвета. А как забрезжит – баб не буди, пусть спят… только меня поднимешь. Поищу переправу. Давненько я здесь не бывал… Что-то примет не вижу. Ну, ничего. Не страшно. С Божьей помощью солнце поможет следы распутать…
С этими словами запорожец растянулся на земле, даже не сходя с места, но не захрапел, а изрек вдогонку:
– И не горюй, что не умылся, Петрусь. Меньше комары заедать будут…
Ободренный такой «приятной» перспективой, я вернулся к обозу. Освобожденные из татарского плена невольницы никогда не казаковали, да и с чумаками не хаживали, так что на ночевку возы в круг не заводили, а просто сгрудились в одну кучу, чтобы поближе друг к дружке, – да так и спали вповалку.
Охрим с Тарасом отошли чуть назад, чтобы видеть весь табор разом, и чтобы шум, создаваемый даже спящими людьми и животными, не мешал слушать степь. Ночью дозорному и самое лучшее мало поможет, а вот звуки, особенно над водой и перед рассветом, далеко разносятся. И если умеешь слушать – степь все тебе расскажет и обо всем предупредит.
Завидев меня, дозорные поднялись навстречу. Неторопливо, с чувством собственного достоинства, но и не проигнорировали, проявили уважение.
Я еще вчера заметил, что спутники меня не то чтобы сторонятся, но посматривают как-то искоса. Со слов Полупуда, они знали, кому обязаны освобождением – поэтому глядели по-доброму, с благодарностью. Но не как на равного себе, а чуточку настороженно. Словно я был… ммм… аспирантом, ненароком заглянувшим на студенческую вечеринку.
– Доброй ночи добрым людям… – поздоровался я приветливо, чтобы сгладить неловкость. – О, да у вас костер горит… Примите до компании, погреться? А то зябко у воды… Полупуду хоть бы хны, а я – так продрог чего-то…
Огонь селяне развели умело, в приямке. Так что отсвета пламени даже с пары шагов заметно не было. А вот тепло ощущалось. И аромат запекающейся на углях ветчины… Впрочем, насчет сорта мяса это к слову, вполне могла быть и конина.
«Какая ветчина, какая конина… – хмыкнул я мысленно, поправляя самого себя. – Не дал Господь ума, считай калека. Целый воз турьего мяса!»
* * *
– Присаживайтесь, пан спудей
[28]
, – Охрим степенно обвел рукой вокруг себя. – Место не куплено, всем хватит. А если замерзли, то и перекусить можно. Я как думаю: если уж мы все равно не спим, чего утром время зря терять? – седоусый крестьянин, словно подбивая меня на что-то запрещенное, заговорщицки подмигнул. Но его испещренное глубокими морщинами, обветренное, темное лицо при этом странно дернулось. Будто от спазма… – Тем более ночь на дворе…
Как же трудно постоянно ощущать себя недоумком. Вроде бы нахожусь среди своих, разговариваем на одном языке, а впечатление – будто, по оплошности помощника режиссера, не в своей пьесе на сцену вышел. И реплики других актеров не совпадают с тем текстом, который сам вызубрил. Поэтому приходится играть с листа, в надежде, что еще немножко и я пойму сюжет. А пока надо отчаянно импровизировать, внимательно ловя каждый жест «партнеров»… чтобы мой герой не выглядел в глазах зрителей полнейшим болваном.
Вот и сейчас, если бы пожилой крестьянин в конце фразы не перекрестился и не покосился на небо, – ни в жизнь бы не сообразил, на что он намекает.
– Думаю, после всех мытарств и бед, что свалились на наши плечи и головы, Господь простит столь малое прегрешение, как мясо в постный день… – я не менее набожно осенил себя крестным знамением. Потом решил немножко сбавить пафос. Чтобы не переиграть… – Тем более бык не был тучным. А даже совсем наоборот – сплошные сухожилия. Столетний ворон, небось, жирнее и мягче. Ну, а если сомневаетесь – можно попробовать старинный басурманский способ.
Сказал и чуть не укусил себя за язык. Вот же ж помело без костей… Люди только-только рабского ярма избежали, а я им о басурманах.
– Это какой же? – заинтересовался Тарас.
Похоже, любопытство пересилило отвращение и ненависть, вызванную упоминанием ордынцев. А, может, набеги татар здешним людом воспринимаются как нечто обыденное? Ужасное, непоправимое несчастье, но – неподвластное желаниям и воле человека. Как мор, градобой, пожар или наводнение…
Дозорные ждали ответа, и я поторопился объяснить:
– Магометане считают, что Аллах смотрит на мир их глазами. Вот и закрывают глаза ладонью, когда пьют вино или едят пищу, запрещенную Кораном. Аллах не увидит – значит, и не накажет.
