Наконец, когда уже было нечего больше говорить, а кровь Дамона вернула розовый цвет на щеки Елены, они придумали, как встретятся снова.
На церемонии.
А потом Елена оказалась в комнате одна, а огромный ворон, захлопав крыльями, полетел к Старому лесу.
Сидя на холодном каменном полу, Елена попыталась собрать воедино все, что ей было известно. Неудивительно, что Дамон вел себя как шизофреник. Неудивительно, что он вспомнил, потом забыл, а потом снова вспомнил, что она пыталась убежать именно от него.
Память возвращалась к Дамону, когда Шиничи не управлял им – или, по крайней мере, держал его на очень длинном поводке. Но память эта была непрочной, потому что некоторые из поступков Дамона были настолько чудовищны, что его разум отказывался их признавать. Они стали органичной частью памяти одержимого Дамона, поскольку в состоянии одержимости Шиничи управлял каждым его словом, каждым жестом. А в промежутке между такими сеансами Шиничи внушал Дамону, что он должен отыскать мучителя Елены и убить его.
Для китсунэ Шиничи все это было забавным развлечением, предположила Елена. Для них с Дамоном – адом кромешным.
Ее разум отказывался признавать, что в этом аду затесались кусочки рая. Она принадлежит Стефану, и только Стефану. Точка.
Теперь нужна была еще одна магическая дверь, и Елена не знала, где ее найти. Но тут опять появился мерцающий волшебный огонек. Елена подумала, что этот огонек был последним из магических средств, которые оставила Онория Фелл, чтобы защитить основанный ею город. Елена чувствовала себя виноватой за то, что израсходовала его, – но, с другой стороны, если оно не было предназначено для нее, почему она вообще здесь оказалась?
Чтобы попробовать добраться до самой важной конечной точки, которую только можно было себе представить.
Прикоснувшись к огоньку одной рукой, а другой рукой сжимая ключ, она прошептала что было сил:
– Туда, где я смогу увидеть и услышать Стефана и дотронуться до него.
35
Тюрьма, устланная грязной соломой. И прутья решетки между ней и спящим Стефаном.
Между ней и Стефаном!
Это действительно был он. Елена сама не знала, почему была в этом уверена. Очевидно, что хозяева этого места могут сделать так, что ты увидишь все что угодно. Но сейчас – может быть, потому, что никто не ожидал, что она проникнет в этот застенок, – никто не придумал ничего, чтобы заставить ее усомниться в том, что она видела.
Это был Стефан. Он похудел, и скулы стали острее. Он был прекрасен. И его сознание – она почувствовала это – было в порядке. Правильная пропорция достоинства и любви, тьмы и света, надежды и мрачного понимания того мира, в котором он находится.
– Стефан! О, держите меня!
Он проснулся и наполовину сел.
– Дай мне по крайней мере поспать. Пойди погуляй и надень на себя другую личину, сука!
– Стефан! Что за выражения?
Она увидела, как плечи Стефана застыли.
– Что… ты… сказала?
– Стефан… это действительно я. И ничего страшного, что ты ругаешься. Я сама ругаю последними словами и это место, и эту парочку, что затащила тебя сюда…
– Троицу, – устало сказал он и опустил голову. – Если бы ты была настоящей, ты бы это знала. Уходи, и пусть они расскажут тебе про моего предателя-брата и его друзьях с коронами-кеккаи на головах, которые преследуют людей…
Елена не могла тратить время на споры о Дамоне.
– Может быть, ты, по крайней мере, посмотришь на меня?
Она видела, как он медленно поворачивает голову, медленно поднимает на нее взгляд, как подскакивает на своей подстилке из тошнотворного вида соломы, она видела, как он смотрит на нее во все глаза, словно она была спустившимся с небес ангелом.
Но потом он повернулся к ней спиной и закрыл уши руками.
– Никаких сделок, – сказал он ровным голосом. – Даже не пытайся. Убирайся. У тебя уже стало получаться лучше, но все равно ты всего лишь иллюзия.
– Стефан!
– Убирайся, я сказал!
Время проходило впустую. Как жестоко – особенно после всего, через что ей пришлось пройти, для того чтобы поговорить с ним.
– В первый раз ты увидел меня рядом с кабинетом директора школы, когда принес свои документы и загипнотизировал секретаря. Тебе не понадобилось даже смотреть на меня, чтобы понять, какая я. Однажды я рассказала тебе, что чувствую себя убийцей – потому что я тогда сказала: «Папа, смотри», – и показала пальцем, а через секунду произошла авария, в которой погибли и папа, и мама. Я так и не вспомнила, что я такое увидела. Первое слово, которое я выучила, когда вернулась из загробного мира, было слово «Стефан». А однажды в машине ты посмотрел на меня в зеркало и сказал, что я – твоя душа…
– Ты можешь не мучить меня хотя бы час? Елена – настоящая Елена – слишком умна. Она не стала бы рисковать жизнью и появляться здесь.
– Где это «здесь»? – резко спросила Елена, внезапно испугавшись. – Я должна это знать, раз уж я собралась вытащить тебя отсюда.
Стефан медленно убрал руки от ушей. Еще медленнее он повернулся к ней.
– Елена? – спросил он, словно умирающий мальчик, увидевший у своего одра доброго духа. – Но этого не может быть. Ты не можешь сюда попасть.
– Думаю, что меня здесь нет. Шиничи сделал магический дом, который может перенести тебя куда угодно – надо только назвать место и открыть дверь вот этим ключом. Я сказала: «Туда, где я смогу увидеть и услышать Стефана и дотронуться до него». Но… – она опустила взгляд, – ты сказал, что я не могу сюда попасть. Может быть, это все иллюзия?
– Тссс! – Стефан вцепился в прутья решетки.
– Ты все это время был здесь? Это и есть место, которое называется Ши-но-Ши?
Он усмехнулся. Смешок получился невеселым.
– Не совсем то, чего ожидал я или ты. И все-таки все, что они говорили, оказалось правдой, Елена. Елена! Я сказал: «Елена». Елена, ты действительно здесь!
Ощущение, что они тратят время впустую, стало невыносимым. Она сделала несколько шагов по сырой хрустящей соломе, мимо каких-то тварей, которые разбегались от нее, и вплотную приблизилась к решетке, отделяющей ее от Стефана.
Она подняла голову, взялась обеими руками за прутья решетки и закрыла глаза.
Сейчас я прикоснусь к нему. Прикоснусь. Он настоящий, и я тоже настоящая. Я прикоснусь к нему!
Стефан наклонился – видимо уступая ее желанию, подумала она, – а потом его теплые губы прикоснулись к ее губам.
Она просунула руки между прутьями решетки, потому что у них обоих подкашивались ноги – у Стефана от изумления, что он все-таки может прикоснуться к ней, а у нее – от облегчения и счастья пополам со слезами.
