И что удивительного в Андрее Андреевиче Вознесенском? Он зовет меня соседкой и всегда говорит:
– Ну, Груня, тебя просто не узнать, еще выросла.
Последняя фраза меня слегка обижала. Естественно, выросла, не могу же я вечно оставаться маленькой.
На большой круглой террасе нашей дачи собирались не только писатели. Мама всю свою жизнь проработала в Москонцерте, и потому в дом текли актеры. Нани Брегвадзе, Буба Кикабидзе, Юрий Никулин – я помню их всех молодыми и очень веселыми. И у меня начисто отсутствовал трепет перед людьми искусства. Я искренне удивлялась: ну зачем просить у этих людей автографы. Ну какой интерес подсовывать книжку Роберту Рождественскому? Господи, вот они на полках у меня стоят, все подписанные. Понимаю, что вам смешно, но лет до десяти я была уверена в том, что писатели сначала собственноручно подписывают весь тираж и только потом его продают.
На дорожках Переделкина можно было свести знакомство с людьми, которые не бывали у родителей. Как-то раз я, школьница, шла мимо того места, которое в писательском городке называлось «Неясная поляна».
В тот день все мои друзья куда-то разбежались, мне было скучно, к тому же сломался велосипед, и к подружке Ире Шток пришлось топать пешком. На тропинке я столкнулась со странной женщиной. Рыжая коса свисала у нее почти до пояса, ноги были обуты в белые лаковые сапожки. Вообще говоря, многие из писательских жен и дочерей одевались весьма экстравагантно, поэтому внешний вид дамы меня не смутил.
Я, чтобы не терять времени зря, прихватила с собой учебник по литературе. На лето нам задали выучить кучу стихов, идти к Ире было далеко, вот я и решила совместить приятное с полезным.
Выкрикивая во все горло строчки из поэмы Владимира Маяковского «Владимир Ильич Ленин», я и налетела на рыжую тетку. Та моментально спросила:
– Ты читаешь Маяковского?
Я кивнула:
– Ага.
– И нравится?
В детстве я была откровенной девочкой, умение лицемерить пришло лишь с годами, да еще папа приучил меня, не стесняясь, высказывать собственное мнение, поэтому я заявила:
– Нет.
Тетка вздернула брови:
– Зачем тогда читаешь?
– В школе заставляют, – объяснила я, – прямо замучилась, очень неинтересно.
– Кого же ты любишь? – сердито спросила незнакомка.
Я принялась загибать пальцы:
– Бальмонта, Брюсова, Блока, Есенина…
– Есенина! – фыркнула рыжая. – Он Маяковскому в подметки не годится! Фу!
– Но Маяковский писал только о революции, – пискнула я, – а мне больше нравится читать про любовь. И вообще, он был просто революционер, а не поэт!
– Кто? – заорала тетка.
– Маяковский.
– Володя?!
Слегка удивившись, что рыжая называет Маяковского просто по имени, как хорошо знакомого человека, я кивнула:
– Ну да, у него все про Ленина…
Незнакомка вырвала у меня из рук учебник, пару минут полистала его, потом со всей силы зашвырнула в канаву, где плескалась вода от шедших в то лето проливных дождей, и заявила:
– Глупости! В этой книжонке нет ни слова правды. А ну пошли, поболтаем. Надеюсь, ты не торопишься?
– Нет, – вздохнула я, провожая взглядом утонувшее пособие.
И мы стали ходить кругами вокруг «Неясной поляны». Тетку звали Лилей. То, что она представилась без отчества, совершенно меня не удивило. Почти все писательские жены приказывали нам, детям, звать их по имени, обращение «тетя» не приветствовалось, только «Эстер», «Роза», «Елена», «Циля»… Многие из нас обращались так и к своим матерям, поэтому я спокойно стала звать рыжую Лилей, в этом не было ничего эпатажного, но уже через десять минут я поняла, что судьба столкнула меня с удивительным человеком.
Я в то лето увлекалась стихами, знала их много наизусть, но Лиля оказалась просто ходячей энциклопедией поэзии. Она могла продолжить любое начатое мной стихотворение и тут же рассказывала об авторе. Спустя час я была уверена в том, что Маяковский самый великий из всех существовавших на свете поэтов. А еще я услышала от Лили имена и фамилии абсолютно незнакомых мне авторов. В общем, я влюбилась в Лилю и на следующий день опять прибежала на поляну в надежде встретить ее. Скоро мне стало известно, что Лиля, как правило, в районе пяти часов вечера выходит на прогулку, причем одна.
Завидя ее рыжую косу, я собачкой бросалась к новой знакомой, и мы начинали бродить вокруг поляны. Чего только я не узнала от Лили! Меня перестали удивлять ее странные заявления типа:
– Когда мы с Маяковским…
Ежу понятно, что Лиля не могла быть с ним знакома. Поэт застрелился в 1930 году! Но в Переделкине водилось много невероятных людей, приходил к нам на дачу литературовед С., который на полном серьезе заявлял:
– Господи, я же мог остановить Пушкина! Ведь видел, как заряжались те дуэльные пистолеты!
С., всю свою жизнь посвятивший изучению творчества Александра Сергеевича, в конце концов уверовал в то, что являлся его другом. Вот я и решила, что Лиля тоже из породы переделкинских сумасшедших. Почти целое лето мы провели в упоительных беседах, потом Лиля уехала в Париж, пообещав вернуться осенью.
Я загрустила, начиная с сентября, мне предстояло жить в городе.
Через несколько дней после ее отъезда я пришла к Катаевым, увидела Тинку, мрачно читавшую ту же поэму «В.И. Ленин», и принялась страстно рассказывать о поэте, которого уже считала близким родственником.
Валентин Петрович сначала молча слушал меня, потом удивленно спросил:
– Грушенька, это что, теперь учат в школах про Осипа Брика? С ума сойти!
– Нет, нет, – объяснила я, – мне Лиля рассказала.
Катаев переглянулся с женой:
– И где ты с ней познакомилась?
Я выложила историю про учебник. Валентин Петрович принялся хохотать, наконец, успокоившись, он покачал головой:
– Странно, что, услыхав про такое отношение к Маяковскому, Лиля не разорвала ребенка в лапшу!
– Валя! – предостерегающе произнесла Эстер Давыдовна, но Валентина Петровича уже понесло:
– Ты знаешь, с кем познакомилась?
– С Лилей.
– А ее фамилию знаешь?
Я растерялась:
– Она ее не сказала.
– Лиля Брик, так зовут твою новую знакомую.
Мне это сочетание ничего не прояснило.
– Лиля – жена Осипа Брика, – объяснил Валентин Петрович.
У меня отвисла челюсть.
– Так она и правда водила знакомство с Маяковским?
– О боги! – в сердцах воскликнул Катаев. – Да она с ним спала!
