Римини разрывался: броситься в погоню за агрессором или же заняться жертвой? Поначалу он склонялся к тому, чтобы догнать Бони и допросить его с пристрастием, но, увидев Нэнси, которая, по обыкновению, курила километровую сигарету и при этом прыгала и приседала — это была разминка, — передумал и решительно направился к ней. Больше всего его поражало нахально-пресыщенное выражение ее лица. Стараясь делать вид, что ничего необычного не происходит, он подошел к скамейке, положил на нее сумку, покопался в сумке для виду — просто чтобы потянуть время — и, когда Нэнси оказалась рядом с ним, неожиданно шагнул ей навстречу, чтобы поцеловать. Нэнси увернулась от этого приветствия, и Римини, сделав вид, что потерял равновесие, рухнул перед ней на колени, словно моля о пощаде. Нэнси отстранила его ракеткой и сухо произнесла: «Сделай одолжение, давай без театральных сцен». — «Пойдем в сарай», — не сдавался Римини. «Нет». — «Ну тогда в машину. Пойдем в машину». — «Нет», — «Тогда на лужайку, за кусты». — «Нет. Сегодня нет, — жестко сказала Нэнси. — На сегодня с меня хватит. Устала». Она выбросила сигарету и, взяв пару мячей из корзины, направилась на свою сторону площадки; Римини успел отметить про себя, что в походке, во всех движениях Нэнси появилась какая-то не виданная раньше легкость. Затем началась игра. Нэнси успешно взяла подачу Римини, а еще через пару ударов сумела отправить мяч по такой неожиданной и замысловатой траектории, что Римини, изо всех сил пытаясь не ударить лицом в грязь и отразить этот удар, перестарался и как раз таки упал. К его пущему унижению, мяч ударился прямо о корт буквально на расстоянии ладони от ракетки и улетел в металлическую сетку ограждения.
На Нэнси снизошло вдохновение — ей удавалось буквально все. Чем больше Римини старался вымотать ее, тем больше уставал сам; Нэнси же по-прежнему была свежа и полна сил. На все попытки Римини разыграть тренера-теоретика и посвятить ее в какие-нибудь тактические премудрости Нэнси только отмахивалась ракеткой и требовала продолжения игры. Чем легче и веселее держалась Нэнси, тем мрачнее становился Римини. Вспомнив своего предшественника, он мысленно перебрал все похабные и нецензурные эпитеты, высказанные им в ее адрес, и дополнил этот ряд характеристиками собственного изобретения, из которых «ненасытная прорва», «тварь плотоядная» и «отсос» были далеко не самыми хлесткими. В общем, тренировка превратилась для Римини в сущий ад. В какой-то момент он не выдержал и, вогнав в сетку очередной мяч, направился к выходу, объявив занятие оконченным. Нэнси посмотрела на часы и, не переставая лучезарно улыбаться, напомнила ему, что в ее распоряжении остается еще двенадцать минут оплаченного времени; Римини даже не обернулся.
В квартиру тренера на Нуньес он вернулся в ужасном настроении и к тому же совершенно разбитым: у него болели потянутые связки, пересохло во рту, подкашивались ноги, а руки дрожали так, что он, наверное, минут пять простоял на лестничной площадке, не в силах попасть ключом в скважину. Обойдя пустую квартиру, он рухнул в кресло и несколько минут просидел неподвижно, глядя в огромное панорамное окно; затем дотянулся до телефона, снял трубку и машинально набрал номер Софии. Перед его мысленным взором, как в кинохронике, пронеслись фрагменты недавней встречи с бывшим тестем — крохотные, словно кукольные, ножки Роди, пятящегося по коридору, женщина с хлыстом, высунувшаяся из номера, растрепанная одежда отца Софии и страх в его глазах… Ничего-ничего, подумал Римини. Сейчас вы у меня все узнаете. Я вам сейчас все расскажу, все выложу начистоту — без всяких предисловий, оговорок и извинений. Трубку сняли, но почему-то ничего не сказали. До его слуха донеслись голоса, а затем и конец адресованной не ему фразы: «…прямо там переночевать». Затем этот же усталый женский голос произнес в трубку: «Алло, алло». Римини молчал. «Алло? Кто это?» — повторили в трубке. «София?» — произнес Римини. В трубке на секунду воцарилась тишина, а затем голос осторожно спросил: «Римини? Это ты?» Он не успел ответить и услышал в трубке шум и стук; ощущение было такое, что телефон сбросили с лестницы. Затем послышалась какая-то возня и приглушенные голоса: судя по всему, мама Софии пыталась убедить дочь позволить ей самой поговорить с бывшим зятем. «Извини, дорогая, но ты не в том состоянии, чтобы…» София сопротивлялась: «Мама, ты на себя посмотри, ты-то в каком состоянии!» Опять возражения, потом истерические крики. «Все, не ходи за мной! Я сама с ним поговорю! Не слушай!» Где-то там, на другом конце провода, хлопнула дверь, и в трубке вновь стало тихо. Затем послышался тяжелый вздох, что-то похожее на подавленную икоту и наконец — дрожащий, словно сквозь слезы звучащий, голос Софии: «Римини, неужели это ты. Господи, это же просто чудо. Я ведь… Я ведь как раз собиралась звонить… Мне так было нужно с тобой поговорить. Ты даже не представляешь. Подожди. А как ты узнал? Тебе Виктор рассказал? Как странно. Мы полчаса назад созванивались, он о тебе не упоминал. Нет, это просто невероятно. Римини, порой в жизни случаются совпадения, которые больше похожи на чудеса. Знаешь, о ком вспоминал отец за минуту до инфаркта? Представь — о тебе. Он сказал, что ему тебя очень не хватает. Что он по тебе соскучился. Чуть не расплакался при этих словах. Он так и сказал мне, что очень соскучился и очень хотел бы с тобой повидаться».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Уже сев в такси и проехав несколько кварталов, думая о том, что в Немецкий госпиталь жизнь приводит его уже в который раз и неизменно — в самые тяжелые минуты, наполненные болью и горечью утрат, он вдруг сообразил, что не успел переодеться: повесив трубку, он просто встал с кресла, взял ключи, немного денег и вышел из дома. Он представил себя в потной теннисной футболке, в шортах и кроссовках входящим в больницу. Все равно что явиться на похороны в карнавальном костюме… Он даже было подумал вернуться и привести себя в подобающий вид, но, когда у Римини созрело это решение, они уже подъезжали, и за оставшиеся несколько минут поездки Римини сумел коренным образом изменить отношение к собственному внешнему виду: он понял, что стесняться здесь нечего, наоборот, есть повод для гордости — этот неуместный на первый взгляд наряд свидетельствует лишь об искренней обеспокоенности состоянием бывшего тестя; было ясно, что известие о приступе, случившемся с Роди, застало Римини врасплох (а в общем-то — так оно и было) и потрясло настолько, что он, не мешкая ни секунды, поспешил присоединиться к дежурившим в больнице Софии и ее матери.
София ждала его у главного входа. У нее отросли волосы, причем часть из них была перекрашена в темный цвет; Римини не смог бы с уверенностью сказать, сделала это София, следуя моде, или же просто не довела дело до конца — потому что передумала, испугалась или отвлеклась. Она была очень бледна и едва стояла на ногах; когда Римини вышел из такси, она бросилась ему навстречу и чуть не рухнула в подставленные им руки — в этом не было никакого кокетства. Волна плотных густых ароматов — жирные кремы, пудра и духи — накрыла Римини, и он непроизвольно отстранился от Софии. Она плакала, и слезы постепенно размазывали толстый слой грима на ее лице. «Спасибо. Спасибо, что приехал. Огромное тебе спасибо, — зашептала София на ухо Римини, одновременно покрывая его щеки, подбородок и шею частыми и короткими, словно лихорадочными, поцелуями. — Я так хотела позвонить, но никак не могла решиться. Да я даже не знаю, куда тебе теперь звонить. И после того, что тогда случилось, я была уверена, что ты больше никогда не захочешь меня видеть. Римини, прости меня, умоляю, прости. Я не знаю, что на меня тогда нашло. Это было какое-то безумие. Я толком даже ничего не помню. Честное слово. Помню гостиницу, такси, а потом — пустота. Провал. Я вдруг уже дома, смотрю себе на руки и… и плачу, потому что сама не могу в это поверить: кажется, что все это произошло не со мной. А в руке у меня — крохотная прядь волос…» Римини ласково провел рукой по спине Софии, чтобы немного успокоить ее; она тотчас же прижалась к нему всем телом. Римини снова отступил на шаг назад и деловито поинтересовался у Софии самочувствием Роди. Она молча посмотрела на него, затем улыбнулась и понимающе кивнула: да, было написано в ее глазах, можешь не объяснять, я и так понимаю, что ты не хочешь говорить о том, что тогда произошло. Хорошо, я расскажу, что случилось с отцом и как он себя чувствует. Римини в очередной раз увидел, как эта женщина хорошо понимает его и как точно может предугадать ход его мысли. Да, понимание, способность чувствовать, вникать и угадывать — вот конек Софии, краеугольный камень системы ее взаимоотношений с миром и с ним, с Римини. София взяла его за руку и повела внутрь больницы, рассказывая по дороге о том, что случилось.
