Слов недостаточно. Они мало чем помогут. Лоуренс был не просто другом — он был
наставником и союзником. Я всей душой горевал о нем.
Когда пришли эти вести — о том, что Корковадо разрушено, а Левиафан снова
вырвался на свободу,— я не был, как многие, потрясен и напуган. Вместо этого я
почувствовал, как в моей древней крови вспыхнула жажда мести. Мы отомстим за
каждого из погибших братьев и сестер. Разрушитель миров ждет. Мы не впадем в
отчаяние и не отступим. Мы будем сражаться. И победим. Война снова пришла к
нам, и на этот раз мы уничтожим наших врагов навеки. Я почти что с нетерпением
предвкушал это.
— Не волнуйся, любовь моя, мы свершим возмездие. Обещаю. Смерть Лоуренса не
будет напрасной.
Ее глаза сверкнули. Она коротко кивнула.
— Он умер из-за меня.
— Он умер, защищая тебя. Это был его долг. Она продолжала недвижно стоять на
пороге, как будто не знала, что ей делать и что сказать. Однако я уже все
понял. Она скажет мне, что мы должны перестать встречаться, потому что теперь я
буду нужен клану. И что она спасет меня, уйдя прочь... Она не могла ошибиться
сильнее. Вся моя жизнь зависела от того, будет ли она ее частью.
Когда мы встретились впервые, меня поразило ее сходство с матерью. Но вопреки
множеству домыслов о наших с Габриэллой взаимоотношениях нас связывала лишь
крепкая, нежная дружба. Я любил ее как союзника и как нашу королеву. Ее дочь я
любил совершенно иной любовью. Я любил ее потому, что она стала для меня чем-то
большим. Она стала моей жизнью.
— Иди сюда,— мягко произнес я.— Присядь.
Шайлер покачала головой.
— Нет. Я... я не могу остаться.
— Ты хочешь, чтобы мы перестали встречаться.
Мне пришлось произнести это самому, потому что она не могла решиться.
— Да.
— Потому что ты думаешь, будто это опасно для меня. Кто-то что-то тебе сказал —
возможно, моя сестра.
Я не мог произнести имя Мими в присутствии Шайлер, как и наоборот. Я не мог
подумать о Мими, не думая о той боли, которую ей причиняю, и потому выбрал
более легкий путь — не думать о ней вообще. Я — трус.
— Нет.
— Нет?
Она прошлась по комнате, подошла к камину и заговорила, обращаясь к языкам
пламени:
— Я не могу больше встречаться с тобой, Джек, потому что я солгала бы самой
себе о причинах, что привели меня сюда.
— И какова же причина?
— Любовь к тебе.
— И этой причины больше не существует?
Мой голос звучал весело и шутливо.
Она не умеет кокетничать. Она всегда так серьезна, любовь моя, что меня это
слегка забавляет. Конечно же, она любит меня. Она делает это именно потому, что
любит меня.
— Да.
— Еще одна из идей моей сестры. «Скажи Джеку, что ты больше не любишь его. Это
единственный способ освободить его». Как будто я птичка в клетке или ручной
лев.
Я улыбнулся. Шайлер такая храбрая и мужественная. Милая моя.
Она готова потерять меня, лишь бы спасти. Она готова на это жертвоприношение,
но я хочу, чтобы она знала: в этом нет необходимости. Я могу сражаться за нас
обоих — и я буду сражаться.
— Нет.— Она посмотрела на меня, и на лице ее отразилась
боль.— Нет, не так.
Я не испытывал страха уже много веков. Я не ведаю страха. Не подвержен этой
слабости. И однако же что-то в ее лице и ее голосе напугало меня. Это не было
ни девичьими иллюзиями, ни попыткой, предпринимаемой со смешанными чувствами. Я
изумился собственному страху, его новизне. Он царапнул мне горло, словно лед.
Он поселился там. Я не мог дышать. Не мог сглотнуть.
Прежде чем я успел что-то сказать, она заговорила, и прямота ее слов ранила
меня, как ничто прежде.
— Я не люблю тебя больше потому, что я не была честна с тобой. И не была
честной с собой. Я люблю другого. И всегда любила.
Жестокая шутка. Я хотел засмеяться, но не мог. Я хотел рухнуть наземь, но
гордость мне не позволила. Я никогда прежде не слыхал таких слов. Я не понимал
их. Другого? Что значит — другого? Это уловка. Хитрость. Еще одна отговорка,
придуманная Мими... Ведь не может же она... она лжет.
Шайлер говорила правду.
Уж кто-кто, а я должен был это знать. Я не нуждался в суде крови, чтобы понять
это. Я чувствовал правду, написанную на ее лице. Ее печаль. Она печалилась обо
мне. Она жалела — жалела меня! Ее жалость встревожила меня больше, чем ее
слова. Это было ужасно и невообразимо.
Откуда у нее могло взяться время на кого-то другого? Я знал, что мы слишком
редко встречались и слишком много времени проводили врозь. Но это было необходимо,
ради ее безопасности. Будь у меня выбор — но его у меня не было,— мы нe
разлучались бы никогда. Я жил теми мгновениями, когда мы были вместе, теми
немногочисленными мгновениями моей жизни, когда вправду чувствовал себя живым.
Я спал века напролет, пока мы не встретились. И у меня был план. Я думал о
нашем будущем. Я хотел разделить его с нею и поджидал удобного момента.
Я спросил:
— Кто?
Я не слишком горд.
— Оливер.
Ее фамильяр. Человек. Я хотел немедленно покинуть комнату, отыскать смертного и
уничтожить. У него не было шансов. Она поняла это.
— Пожалуйста, не надо! Не трогай его. Я люблю его. И всегда любила. Я только не
хотела себе в этом признаваться.
Впервые за сегодняшний вечер она протянула руку и коснулась меня. Она положила
свою ручку — такую маленькую! — поверх моей. Я вздрогнул, как будто ее пальцы
были охвачены пламенем.
Так вот что такое боль. Что такое несчастье. Что такое
мучение. Я никогда прежде этого не знал.
Мне нечего было сказать. Я чувствовал правду. Правду о том,
что она любит его. Ее лицо сияло этой любовью. Я чувствовал его присутствие на
ее коже. С фамильярами всегда так: их кровь дает нам жизнь, но они не
предназначены нам в этом смысле.
Меня замутило от ревности и гнева.
— Оставь меня.
Прежде чем я смог сдержаться, у меня, к стыду моему, вырвался сдавленный
всхлип.
— Джек... я...
Она стояла у порога. Я выслеживал Кроатан, я вынес муки ада — и все же я не мог
найти в себе сил посмотреть ей в глаза. Мне пришлось принудить себя.
Ее рука легла на ручку двери.
— Прости. Мне стыдно, что я лгала тебе все это время,— прошептала она.
— Уходи! — взревел я.
Я не мог сдержаться. Я преобразился. Я — Аббадон. Я стал демоном. Что она
видит? Что я делаю?
Я видел испуг в ее глазах, ощущал вкус ее страха, наслаждался им и лишь
неимоверным усилием сумел остановиться, прежде чем эти чувства овладели мною
безвозвратно. Я опасен. Это я должен уйти. Я выскочил раньше, чем она успела
закрыть дверь.
С улицы я видел, как она выходит из здания. Мне нужно было вернуться. Я хотел
уничтожить это место и все связанные с ним воспоминания. Хотел стереть его с
лица земли. Но когда я вернулся в квартиру, оказалось, что я не один.
Там была Мими.
Когда Шайлер тем вечером покидала здание, она думала, что обретет спокойствие
на душе. Но вместо этого противоречивые чувства терзали ее еще сильнее. Ее ложь
Джеку сработала, потому что она смешала ее с правдой — любовью к Оливеру. Но
это была ложь. Она по-прежнему любила Джека. Любила так сильно, что, увидев его
сидящим там, в темноте, и терпеливо ожидающим ее, полюбила еще больше.
Она едва справилась с этим делом. Она не знала, что он скажет, и не знала,
хватит ли ей сил. Было ужасно больно, когда он так смотрел на нее. Шайлер
никогда не видела его в таком смятении.
