– Посмотрите вон туда, – сказал Джонатан, указывая в его сторону. – Это и есть особняк моего деда, где я живу.
– Но мне его почти не видно… Нельзя ли к нему подъехать, хотя бы совсем ненадолго? – с нетерпением спросила Элис.
Джонатан покачал головой:
– Я не смею… Прости, Элис… то есть кузина. Слуги нас непременно заметят и удивятся. И нельзя поручиться, что в будущем они станут держать язык за зубами.
– Ох, – произнесла Элис, но ее разочарование длилось всего несколько мгновений. Потом она снова развеселилась и стала смеяться. А Пташка обернулась и пристально посмотрела на высокую крышу, и у нее появилось странное чувство, что дом тоже за ней наблюдает.
Коршам показался Пташке очень большим городом. Такого она еще никогда не видела. Там была старинная главная улица с каменными домами, вымощенная булыжником и большими каменными плитами. Флаги и цветочные гирлянды свисали с фасадов магазинов и с уличных фонарей. Ароматы еды присутствовали везде – пахло горячими пирожками, крыжовником, свежим шербетом и булочками с корицей. Едва Пташка ощутила все эти запахи, как у нее потекли слюнки и в животе выразительно заурчало. Джонатан рассмеялся:
– Проголодалась уже, моя маленькая кузина? Не бойся. У меня полный карман пенни, предназначенных именно для этих целей. Можешь съесть все, что захочешь.
– Все, что захочу? Правда? – ахнула Пташка.
– Не больше одного кулька шербета и одного кулька медовых сотов, а то у тебя разболится живот, – добавила Элис.
Главная улица и площадь перед церковью были заполнены торговыми рядами, вокруг которых толпился народ. На продажу было выставлено все, от перчаток до садовых инструментов и маленьких оберегов, сплетенных из соломы и колосков, от варенья до свиных ушей и пилюль, облегчающих боль в печени.
За церковной площадью шел длинный проезд, в конце которого стоял огромный особняк под названием Коршам-корт, замысловато украшенный и такой высокий, что Пташка разинула рот от удивления.
– Кто здесь живет? – спросила она.
– Некто по фамилии Метьюн, мы у него иногда обедаем, – сообщил Джонатан.
При этих словах Пташка и Элис повернулись в его сторону и уставились на него, не в силах поверить в сказанное. Им вдруг показалось почти неуместным находиться в его обществе.
– Вас приглашали обедать… в такой дом? – пробормотала Элис.
Она слегка побледнела, и на лице Джонатана отобразилось смущение.
– О, не пугайтесь, мисс Беквит… то есть кузина Элис, – сказал он и ободряюще улыбнулся. – Семьи Метьюн сейчас нет в Коршаме, и опасности, что меня узнают, тоже нет.
Они пошли дальше, и какое-то время Элис и Пташка не говорили ни слова. Джонатан показался им неземным существом, внушающим благоговейный страх. Это продолжалось до тех пор, пока он не осмотрелся по сторонам и не улыбнулся своей слегка застенчивой улыбкой, после чего снова стал тем человеком, которого они хорошо знали.
– Как там внутри? – не удержавшись, спросила Пташка.
Джонатан пожал плечами:
– Напыщенно. И по большей части некрасиво. Все буквально кричит о богатстве. Впрочем, этого можно ожидать уже по внешнему виду дома. Тем не менее у хозяина есть несколько прекрасных картин.
Девушки снова замолчали. Они надеялись, что Джонатан не сообразит, что ни одна из них не имеет ни малейшего представления о том, чего можно ожидать по внешнему виду этого особняка.
На площади заиграл оркестрик; под звуки дудки, скрипки и барабана люди стали плясать незатейливые сельские танцы, состоящие преимущественно из вращений, ходьбы шагом и бега галопом. День выдался жаркий, лица танцоров вспотели и раскраснелись, но это вовсе не замедляло их движений. Зрители отбивали ритм, хлопая в ладоши и топая ногами, и побуждали тем самым плясать еще и еще. Пташка, Элис и Джонатан бродили по ярмарке из одного конца в другой, глазели по сторонам и время от времени покупали съестное в палатках, отдавая предпочтение кондитерским изделиям, продававшимся с лотков. Пташка, задыхаясь, бегала взад и вперед, желая увидеть и съесть все и сразу. Ее сбивали с толку и приводили в восторг множество незнакомых лиц, давка, толчея, шум и царящая повсюду неразбериха. От них кружилась голова, и сердце колотилось в груди. Она впервые в жизни ощутила себя частью огромного мира, и это ей нравилось. Пташка остановилась только один раз – послушать песню, полную неземного очарования. В тихом уголке, на самом краю бурлящего людского моря, пела девушка-ирландка, а стоявший рядом старик подыгрывал ей на скрипке. Они поставили на землю перед собой грязную фетровую шляпу, и в ней уже лежало несколько монеток. Вид у них был потрепанный, лица обветренные, одежда поношенная, но скрипка имела какой-то берущий за душу хриплый и вместе с тем горьковато-сладкий тембр, а голос у девушки был самым красивым из всех, какие они когда-либо слышали.
– «Сказала мне она, не будет против мать…
[59]
– запела девушка, и все, кто проходил мимо, остановились, чтобы послушать. – Коснулася меня и так сказала мне: любимый, подожди, уж близок свадьбы день…»
[60]
Элис подняла глаза на Джонатана и заметила, что он пристально на нее смотрит изучающим взглядом. Краска залила его высокие скулы, и он смущенно отвернулся. Когда песня девушки-ирландки закончилась и ее чары развеялись, Джонатан пошарил в кармане, выудил оттуда монету и положил в шляпу.
– Пойдемте дальше, – сказал он. – Предлагаю вернуться и еще раз полакомиться теми замечательными пирогами с крыжовником.
Все еще под впечатлением песни, Пташка немного притихла. Она привела в порядок юбки и постаралась идти степенно, как полагается юной леди, – то есть пробираться сквозь толпу не толкаясь и аккуратно обходя других гуляющих. Когда она оглянулась, ища глазами спутников, то увидела, что Элис взяла Джонатана за руку. Они шли, глядя друг на друга, а не под ноги, слепо полагаясь на Пташку как на своего поводыря. В этот момент девочка почувствовала себя лоцманом и капитаном, а раз так, то она изменила курс и, напевая песню, которую только что слышала, повела их обратно – к той женщине, которая продавала пастилу и лакричный шербет. Потом они погуляли по парку имения Коршам-корт, открытому для публики по случаю ярмарки, а затем расположились отдохнуть в тени древнего дуба. В этот день они до отвала наелись, насмеялись и вдоволь понежились в лучах солнечного света, так что теперь их клонило в сон. Они лениво отгоняли жужжащих мух и наблюдали, как мерцают, запутавшись в листве, яркие солнечные блики.
С окраины парка донесся торжествующий рев – это команда, победившая в перетягивании каната, праздновала победу над опрокинутыми в грязную лужу соперниками. Следом раздался гром аплодисментов, трескучее эхо которого еще долго гуляло по задним фасадам городских домов.
