Мой дорогой Джонатан!
Ах, почему от тебя так давно нет ни одной весточки? У меня дурные предчувствия. В последние несколько недель я писала тебе много раз и уже отчаялась получить ответ. Вдруг ты убит, ранен или пропал без вести? Или, возможно, письмо, полученное от твоей матери, заставляет тебя избегать общения со мной? Я ничего не знаю, любимый! Это жестоко. Скажу прямо, чего я боюсь, – как ни больно мне это писать. Обычно мы передавали наши письма работнику, который помогал нам на ферме, чтобы он отвез их на постоялый двор, где останавливаются почтовые дилижансы. Вчера я гуляла у моста и видела, как он вручил сложенный листок бумаги, очень похожий на мое письмо, какому-то неряшливо одетому парню, который унес его с собой. Я совершенно убеждена, что он никоим образом не связан с почтой или с постоялым двором. Неужели ни одно из моих писем не дошло до тебя, Джонатан? Но это дойдет – у меня есть план.
Я ходила в Бокс и виделась с твоей матерью. Знаю, этого не следовало делать, ведь меня туда никто не звал. Поверь, я не собиралась с ней встречаться и искала лишь лорда Фокса, чтобы узнать, нет ли у него новостей о тебе. Но судьба свела меня именно с твоей матерью, миссис Джозефиной Аллейн, и мне пришлось открыть ей цель моего прихода. Она такого наговорила, Джонатан! Она была так сердита и так жестока. Она меня ненавидит. Она рассказала мне кое-что о моем происхождении – это меня потрясло. И как будто одного этого было мало, вскоре мне довелось узнать, что у нее есть еще более веские причины меня ненавидеть. О них проговорился ее кучер. Ужасные, ужасные вещи, и я не желаю их раскрывать в этом письме на тот случай, если и оно попадет не в те руки. Я сообщала обо всем более подробно в моих прежних письмах к тебе – тех, на которые я не получила ответа. Прости меня, дорогой Джонатан. Мое отчаяние так велико, что я не подумала о последствиях. Слова без удержу лились с моего пера, и теперь, когда мои послания попали неизвестно куда, содержащиеся в них сведения могут тебе навредить. Еще раз прости. Кучер был пьян, но все же… он говорил с такой уверенностью! Он рассказал о том, что напугало бы и миссис Аллейн. Я порождение такой гнусности! Я проклята. Не приезжай к ним в Бокс, прошу тебя, Джонатан, – они лжецы и совсем не те, за кого себя выдают. И если ты все-таки воротишься, ни в коем случае не приезжай ко мне. Увидеть тебя мне будет невыносимо.
И вот еще что. Нашелся один человек с грубоватыми манерами, но зато с нежным сердцем. Он ухаживает за мной так, словно от этого зависит его жизнь. Его лицо мне знакомо – вне всяких сомнений, я его где-то видела. Не могу припомнить где, но он не из Батгемптона. Этот человек уговаривает выйти за него замуж и обещает увезти в Бристоль или в какое-нибудь другое место, где я захочу жить. Я сделала все, что могла, чтобы он отказался от своих намерений, но он приходит снова и снова, твердя, что без меня ему не жить. И в какой-то момент, в один из самых тоскливых дней, я подумала – должна тебе в этом сознаться, мой дорогой, – что я должна с ним уехать, исчезнуть из твоей жизни и знать, что ты больше никогда меня не увидишь. Это длилось лишь мгновение. С тех пор как я побывала у твоей матери, лорд Фокс перестал меня навещать. Я чувствую, что близится развязка, она висит надо мной, словно дамоклов меч. Это и заставило меня подумать, что я должна поддаться на уговоры этого очаровательного обманщика. Потому что он именно обманщик. Но я никогда не смогу этого сделать, любимый. Я никогда не позволю тебе считать, что я тебя предала, ведь если я уеду, твои родные непременно нашепчут тебе эту ложь. Ах, как я могу писать такие вещи о твоей матери и о человеке, которого всю жизнь любила и считала своим благодетелем? Подобное мне теперь кажется жестокой шуткой. Впрочем, вся моя жизнь была жестокой шуткой с самого начала.
Я порождение гнусности, любимый. Но я больше не имею права тебя так называть. Наша любовь сама была гнусностью. Я чувствую, как мое сердце разрывается, Джонатан. Оно разрывается на части, и я не знаю, смогу ли это перенести. Ты и я теперь должны жить врозь, отныне и навсегда. Я остаюсь здесь дожидаться решения своей судьбы, каким бы оно ни оказалось. И если мы никогда больше не свидимся вновь, то позволь мне поклясться тебе теперь – я любила тебя всем сердцем и буду любить всегда.
Та, которая всегда была твоей, но больше твоей быть не может.
Элис Б.
Пташка перечла письмо два раза, после чего поднесла бумагу к губам и вдохнула, стремясь уловить последние следы едва ощутимого запаха своей названой сестры. «Все эти ужасные вещи она знала, но никогда о них мне не говорила. Хранила в себе». После истории с деревом влюбленных Элис пообещала больше не иметь от нее секретов, но этот секрет она ей не раскрыла. «Неужели она думала, что я стану меньше ее любить? Если бы она попросила меня убежать с ней и жить в пещере, я согласилась бы не раздумывая». Пташка опустилась на стул и какое-то время беззвучно плакала. Затем, когда в комнату стал проникать серый рассвет, она почувствовала беспокойство. Джонатан должен очнуться прежде, чем вернется Джозефина. Нужно, чтобы никто не помешал ей поговорить с ним. Дом был погружен в тишину. Даже Доркас еще не встала с постели, чтобы с шумом открыть ставни и начать просеивать золу, отделяя от нее тлеющие угольки. Пташка наклонилась над постелью и дотронулась до здоровой руки Джонатана.
– Сэр, – позвала она хриплым шепотом, – мистер Аллейн, вам нужно проснуться.
Пташка осторожно потрясла его за плечо. Оно было теплым и мягким.
«Что, если врач ошибается и он не очнется?»
Она взяла его ладонь в свою и сжала, после чего наклонилась вперед и резко хлопнула больного по щеке; страх сделал ее не в меру настойчивой.
– Очнитесь же, Джонатан! Вы нужны Элис! Вы нужны мне!
Брови у Джонатана дернулись.
– Тише, Пташка! – проговорил он, не открывая глаз. – От твоего крика у меня раскалывается голова.
Голос был слабый и хриплый, но Джонатан явно пришел в сознание. Во всяком случае он ее узнал. Пташка выдохнула, сразу почувствовав облегчение.
– Вы ударились головой, мистер Аллейн, – сказала она так тихо, как только могла. – И повредили запястье. Вы упали на верхнем выгоне.
– На выгоне? – Веки Джонатана затрепетали, открылись, и он задумчиво посмотрел вверх, на ламбрекен балдахина. – Да, теперь вспоминаю. Я пытался отыскать миссис Уикс. Она… Я кое-что сказал и только потом понял, как ужасно ей было это слышать. Она убежала в туман…
– Знаю. С ней все в порядке. То есть… вообще-то, у меня есть что вам сообщить.
– Ты знаешь? Откуда?
Он повернул голову, чтобы на нее взглянуть, и поморщился от боли, вызванной этим движением.
– Мы с ней подружились. Во всяком случае, я так считаю. Но сейчас выслушайте меня. Вы можете слушать? Вы понимаете меня? Мне нужно вам кое о чем рассказать.
Она встала и посмотрела на него сверху вниз. Джонатан ответил взглядом, полным тревоги.
– Понимаю, – проговорил он осторожно.
Тогда Пташка тихим голосом рассказала ему обо всем. О Дике Уиксе и дереве влюбленных, о Дункане Уиксе и о том, что он видел в карете, а потом сообщил Элис в тот день, когда она побывала в Боксе. О Рейчел Уикс, о том, почему Дик взял ее в жены. В довершение она поведала обо всем, что открыл ей Дик перед тем, как упал в реку. Джонатан выслушал ее, не шевелясь и не произнося ни звука, почти без какого-либо отклика на все сказанное, разве что в его взгляде появилась боль, которая стала расти, как грозовая туча. Когда Пташка закончила, она затаила дыхание и стала ждать.
