Но нет худа без добра. Уже представая перед своим мысленным взором в виде охваченного огнем трупа, я вдруг подумала, что вместе со мной тогда сгорит и веревка, удерживающая меня сейчас в распятом состоянии.
«Эврика!» – чуть не вслух воскликнула я и, усмотрев место, где огонь подобрался ко мне ближе всего, подтянулась к нему, сколько было возможно, и поднесла к веселым язычкам связанные за спиной руки.
Пламя жгло невыносимо, синтетическая веревка больше плавилась, чем сгорала. Учитывая, что та часть ее, которая перетягивала кисти, пронимала почти до кости, можно было с уверенностью сказать, что воспоминания об этих минутах я сохраню до конца дней.
Но вот путы, отводящие назад мои руки, ослабели. Пламя разъединило веревку, притягивавшую меня к батарее, и я поспешила воспользоваться этим.
Комната все быстрее наполнялась дымом, снаружи уже полыхало вовсю. Чтобы успеть глотнуть свежего воздуха еще до того, как концентрация угарного газа в легких превысит уровень, совместимый с жизнью, нужно было спешить.
Уже свободнее двигая руками, я снова поднесла их к горевшим чуть ли не прямо подо мной половицам, и через несколько минут давление веревки ослабело. Двигая и подергивая онемевшими, в кровоподтеках и ожогах кистями, я наконец освободилась от ненавистной веревки и, стараясь не смотреть, во что превратились мои нежные ручки, занялась ногами.
Ни рыбных костей, ни отмычек, спрятанных за щекой (хорошую идею подал Теплый), в моем распоряжении сейчас не имелось. Поэтому, чтобы освободить правую ногу, прикованную наручником к батарее, я стала тупо колотить левой по узкой трубе, полная решимости не прекращать это занятие, даже если произойдет атомный взрыв.
В непроглядном дыму, кашляя и задыхаясь, почти теряя сознание, я била и била по этой проклятой конструкции, и наконец упорство железной воли победило сопротивление железной трубы.
При очередном ударе что-то хрякнуло под ногой, и я скорее почувствовала, чем увидела, как лопнула сварка и узкая труба отломилась от батареи.
Перегнувшись, я в один миг скинула второй браслет с трубы и, звякая и гремя цепями, ринулась в соседнюю комнату, где Паша не разливал по полу бензин и где дыма было чуточку меньше.
Дом уже стал обрушиваться, но решетки на окнах держались крепко. Ни секунды не сомневаясь, что входная дверь тоже заперта, я предположила, что единственно возможный для меня путь – через крышу.
Стоя в комнате и теряясь в догадках, как попасть на крышу без какого-нибудь подручного средства, которым можно было бы пробить дорогу к крыше, я вдруг услышала громкий звук. Он недвусмысленно свидетельствовал о том, что обрушения дома принимают глобальный характер.
Небольшие сени, по-видимому, прогорели быстрее всего, и теперь в них уже начинали рушиться потолочные перекрытия. Это мне и было нужно.
Сняв майку и окунув ее в стоявшее неподалеку ведро с водой, в котором недавно была моя голова, я приложила ткань к лицу и, теперь уже абсолютно ничего не видя перед собой, бросилась в непроглядную тьму входного коридорчика, еще не объятого пламенем, но уже настолько заполненного черным дымом, что, казалось, вместо воздуха его заполняет взвесь сажи.
Войдя туда, я сразу же наткнулась на толстую балку, одним концом обрушившуюся на пол, а другим еще державшуюся на стене под потолком. На ощупь ползя по ней и цепляясь ноющими от боли руками за все, что позволяло схватиться, я поднялась наверх к крыше. Прямо в лицо мне ударил мощный столп огня, чуть было не заставивший спрыгнуть вниз и свести на нет достигнутые с таким трудом результаты.
Впрочем, я, возможно, и спрыгнула бы, не удержавшись на балке, но события снова развивались по принципу «не было бы счастья, да несчастье помогло». Огненный столп, ворвавшийся сквозь крышу, поджег накаленную атмосферу прихожей. По сравнению с тем, что теперь ожидало меня внизу, огненные потоки сверху были гораздо меньшим злом.
Поэтому вместо того, чтобы малодушно падать вниз, я набрала в легкие отравленный воздух, снова накинула на тело, грозившее вскоре превратиться в гриль, майку и сквозь огненную стену рванула вверх, на ощупь ухватившись за какую-то очередную обугленную деревяшку и чуть не лбом выбив кусок шифера, которым был покрыт дом.
Шифер, как известно, вещество негорючее, и пламени извне можно было не опасаться. Зато сама я, пройдя сквозь огонь и медные трубы, представляла собой сейчас немалую пожароопасность.
Обуглились волосы, тлела, а местами даже горела одежда. Спрыгнув с невысокой крыши на землю, я первым делом поспешила прибить пытающееся охватить меня пламя.
С помощью земли и песка, которыми я посыпала разные части тела, мне это вполне успешно удалось. Прихрамывая и звеня болтающимся на ноге наручником, я побрела вдоль горящего дома в надежде обрести что-нибудь такое, чем можно было бы этот наручник снять. Увы, ничего подходящего не попадалось. Тогда, понимая, что время дорого, я взяла первый валявшийся на дорожке булыжник и, несколько раз с силой ударив по цепи, скреплявшей наручники друг с другом, отбила один браслет, чтобы он хотя бы не мешал и не путался под ногами.
«Потом в машине что-нибудь подыщу», – мелькало в голове, после перенесенного стресса постепенно возвращавшейся к способности нормально думать.
Выйдя из ворот, я увидел «фольк», смирно стоявший там, где я его недавно оставила и, кроме вмятины от пули сектантов, даже не получивший никаких новых повреждений.
Слегка удивленная такой безалаберностью бандитов, я снова соединила проводки и, услышав до боли родное урчание движка, с удовольствием уселась на водительское сиденье.
«Может быть, они просто подумали, что мне машина по-любому уже не пригодится, так и нечего себя понапрасну беспокоить», – размышляла я, отъезжая от дома и в зеркале заднего вида не усматривая уже ничего, кроме черного дыма, изредка рассекаемого огненными языками.
Учитывая подозрительно веселое настроение, в котором пребывал Теплый, вернувшись после отлучки, а особенно вскользь оброненные им слова, что им еще за пацаном ехать, я испытывала серьезное беспокойство. Невзирая на изуродованные руки и ноющую от боли лодыжку, я крепко сжимала руль и что было мочи давила на газ, поспешая к потайному укрытию, где оставила Никиту.
Строго-настрого наказав ему не высовываться, я понимала, что маленький ребенок руководствуется иными принципами поведения, чем умудренный опытом человек. Если бы он в нарушение моих указаний все-таки высунулся и чем-нибудь себя обнаружил, это было бы в целом неудивительно, хотя, конечно же, очень печально.
Не сомневаясь, что Теплому действительно очень нужно с ним поговорить, я как-то не слишком верила, что после этого разговора, узнав все, что ему было нужно, он просто отпустит мальчика на все четыре стороны. Что-то подсказывало мне, что свидетель, обладающий информацией такой важности, за которой Теплый не считает за труд гоняться самолично, – такой свидетель ему совершенно не нужен. И это предположение заставляло еще сильнее жать на газ и не делать скидку на боль в ноге.
