Появился хозяин Вася с бутылкой в руках и собранными в щепоть маленькими стаканчиками.
— Вот. Не знаю, как у вас заведено, а у нас принято перед ужином принять по маленькой…
— Васька!
— Сорок лет я Васька. Не возражай. Пьяным когда меня видела?
— Ладно, — смягчилась Люда, — капни по маленькой, что-то и я устала сегодня… Давайте за знакомство.
Разговор завязался. Хозяева оказались не совсем хозяевами, а арендаторами. Откуда сами? — переглянулись и на миг замялись. Из-под Любечей. Где это? Украина, белорусская граница…
— Зона? — спросила Алёна.
Две головы согласно кивнули. Только сейчас Юра увидел, как эти люди похожи друг на друга. У него круглое одутловатое лицо, у неё — длинное измятое, а вот поди ж ты… да, неспроста на переселенцев из окрестностей Зоны смотрели почему-то как на прокажённых; считалось, что соседство с ними то ли приносит несчастье, то ли они вообще заразные…
Большая часть переселенцев оказывалась в Сибири или на Дальнем Востоке, некоторая — в Поволжье, ещё сколько-то разбредалось по всему миру, хотя препоны, которые им чинил цивилизованный мир, ни в рамки здравого смысла, ни в рамки всяческих конвенций о беженцах и вынужденных переселенцах не укладывались; но давно уже было замечено, что Запад врёт как дышит.
То есть Россия тоже врёт, но когда она врёт, то за неё становится неловко — так неуклюже и неумело она это делает. А те… Виртуозы.
Поговорили на эту и другие интересные темы (в частности, что Люда была библиотекарем, а Василий — инженером-наладчиком автозаправочного оборудования), и незаметно оказалось, что времени уже двенадцать, а хозяевам вставать в пять. Люда проводила Юру и Алёнку в гостевую половину…
…и оказалось, что там одна кровать-полуторка, уже застеленная, и даже угол одеяла откинут.
— Якорный бабай… — сказал Юра. — Неловко их снова беспокоить… ладно, я тут на полу…
Алёнка молча села на край кровати, нахохлилась.
— Не надо на полу, — сказала она. — Иди сюда. Сядь. Дай руку…
— Ты дрожишь, — сказал Юра.
— Дрожу. Проклятая Зона, везде достанет. Ты…
— Что?
— Обними. Вот так. Всё. И молчи.
Они долго сидели в тишине, потом Алёнка осторожно освободилась из объятий, невесомо порхнула к выключателю и погасила свет.
— Так лучше, — сказала она.
5
И да: так хорошо, как в следующую неделю, Юре не было никогда в жизни. Казалось бы… а вот. И если верна теория «половинок», то это была та самая единственная его половинка, без которой он был нецелен. А теперь стал. Слепой прозрел, безногий пошёл, спящий проснулся. Пробило изоляцию. Прежде ничего подобного не случалось. Сколько у тебя женщин было? — пытался он себя осаживать и охлаждать. Тридцать, сорок? Да, отвечал он себе, где-то примерно столько… а толку? Можно считать, что не было ни одной. И вообще это что-то другое.
На работе над ним беззлобно посмеивались, он не замечал.
Нет, не неделю. Девять дней. Нехорошее словосочетание…
Потом разразилась катастрофа.
Было так: лежали у Алёнки в её икеевской сиротской раскладушке, откинув простыню, потому что жарко. В форточку втекал горьковатый запах: где-то жгли палые листья. Юра медленно вёл кончиком пальца по внутренней нежной стороне закинутой за голову Алёнкиной руки, по краю подмышки, по маленькой груди, по булавочным головкам гусиной кожи, вдруг собравшимся вокруг соска… Алёнка поймала его руку, крепко прижала к себе, повернулась на бок. Лицо её выражало сейчас нечеловеческую решимость, хотя глаза были закрыты.
— Дим, — сказала она тихонечко; это имя всё более приживалось меж ними. — Дим, я знаю, ты меня сейчас убьёшь — и будешь прав…
— Что? — Юра приподнялся на локте.
— Я тебе просто не говорила…
— У тебя муж и двое детей?
— Не смейся. Я ещё весной подписала контракт… на полгода — в Отрыв… туристов катать. Я же не знала…
Юра почувствовал, что падает куда-то.
— И… когда?
— Завтра вечером.
— Завтра…
— Ну, хороший мой, это же ненадолго, это на полгода всего, потом опять сюда, ну что ты так…
— Да нет, — сказал Юра. — Я ничего. Ничего… А ты не думаешь, что на этот раз тебя прихватят?
— Ты о чём? — вдруг жалобно и фальшиво, совсем на себя не похоже, спросила Алёнка. Юра только посмотрел в ответ. — Постой… ты знал? А откуда ты знал?
— Какая разница — откуда… долго вычислить, думаешь?
— Ты что, меня проверял? Ничего не спросил, сам стал проверять, да?
— Могла бы и сама сказать, не дожидаясь… — Тут Юра себя прервал. — Нет, не проверял. Твой работодатель проболтался. Он и меня клеил, но я пока не согласился.
— Работодатель? Ильхам? Не может быть…
Алёнка натянула на себя всю простыню, села, обхватила колени руками.
— И что он сказал?
— Да не то чтобы сказал… Я ведь тоже старый воробей. Думаешь, разведка — это только на пузе ползать? Главное, это с людьми разговаривать, да с теми, кто тебе намеренно врёт, и так повернуть, чтобы они тебе и не хотели бы, а правду сказали, сами того не заметив… Алён, ты не думай, я не…
— Почему ты мне не сказал, что знаешь?
— Ну… чего-то ждал. Не решался. К слову не подворачивалось. Не хотел портить момент… тебя расстраивать…
— Не хотел… — Алёнка вдруг всхлипнула. — Не хотел он… момент… а я, как дура последняя…
— Почему дура? Никакая ты не дура…
— Дура. И не лезь ко мне. Не лезь, понял?
— Алёнка, ты что?
— А то. Знаешь, что ты всем этим показал? Что ты мне не доверяешь. Где-то что-то за моей спиной услышал, разузнал, разнюхал, разведал, — это слово оно произнесла каким-то особо гнусным голосом, — и сунул в заначку… — Алёнка вдруг стремительно побледнела, вокруг глаз проступили чёрные круги, зубы оскалились. — До лучших времён, да? Так вот, эти лучшие времена наступили. Пошёл вон.
Юра отшатнулся. Такой он Алёнку не видел никогда наяву и в самом страшном сне не увидел бы, потому что любимые люди такими не бывают.
Он молча встал, оделся и вышел. Когда выходил, слышал задавленные рыдания. Наверное, надо было обернуться. Если бы обернулся, думал он потом, может быть, многого плохого не произошло бы. Вообще ничего плохого. Всё было бы хорошо. Но он не обернулся.
— Оба-на, — сказал утром, увидев Юру, Митрофаныч. — Сегодня я тебя со смены снимаю. Вика, позвони Колянычу, пусть выйдет вне графика, он перед отпуском подбашлять хочет.
— Да не надо, — вяло сказал Юра, — что я, маленький…
