Володя два-три раза глубоко вздохнул и выдохнул, взял себя в руки, махнул рукой и ушел в комнату.
– Ладно, мы уйдем, но заберем фотографии и вообще все бумаги, письма. Если вас такой вариант не устраивает, обратимся в полицию, у тещи есть бумага, что она душеприказчица.
Племянница, как все нормальные люди, с полицией решила не связываться, хотя все, что сказал Володя, было чистым блефом.
– Ладно, берите бумажки, но чтобы ни одной чашки не прихватили!
– Нужны нам твои чашки! – не выдержала я.
– А ты вообще молчи! – прикрикнула тетка. – Ты тут никто и звать тебя никак!
Этого уж я не могла ей спустить, поэтому, дождавшись, когда Володя соберет большую коробку с письмами и фотографиями, вдруг как бы спохватилась:
– А откуда вы узнали адрес квартиры и что кто-то там есть?
Я-то не сомневалась, что племянница побывала у Володиной тещи, кто бы ей иначе наболтал про меня и про жену на заработках? Ох эти старушки, не умеют промолчать вовремя!
– Володя, звони теще, была у нее эта, – я кивнула на череповецкую тетку, – а то теперь такие жулики, придумают и тетю, и дядю из Череповца…
Поскольку он медлил, я сама схватила трубку:
– Нина Ивановна, была у вас женщина, выдающая себя за племянницу Веры Сергеевны? – я заметила, как при этих словах тетка возмущенно покраснела.
– Да-да, – неуверенно ответила Нина Ивановна, очевидно, она до сих пор не могла прийти в себя после визита череповецкой гостьи. – Ты понимаешь, Наталья, я же ей сама и сообщила, на свою голову, потом наслушалась тут… Она у вас?
– Да, ворвалась тут какая-то, скандалит, – откликнулась я, – чтобы путаницы не было, я вам ее опишу, а то, может, это мошенница. Значит, так. Сама толстая, страшная, как атомная война, глазки маленькие, волосы… Волосы какие-то пегие, верно крашеные, – краем глаза я оглянулась на тетку и увидела, что щеки у нее надулись и стали совершенно багровые. – Одета жутко, сморкается все время. Может, заразная? – вдохновенно продолжала я, заметив, что Володя за спиной тетки давится от смеха. – Что говорите – она самая? Что – все отдать? Не связываться, потому что они там в Череповце все больные, на учете стоят. – Я повернулась к Володе: – Ты все слышал? Собираемся быстро и уходим, теща твоя сказала, что Вера Сергеевна ей рассказывала – у них очень тяжелая наследственность, у череповецкой ветви.
Тетка, онемев от такой наглости, стала совершенно синяя.
– Как бы чего не вышло с ней! – опасливо пробормотал Володя.
– Ничего, закалка череповецкая, выдержит!
Когда Володя уже был на лестнице, я повернулась к племяннице:
– Что, хотела жилплощадь в Питере получить? А квартирка-то не приватизированная, все государству отойдет. Раньше надо было о родственниках думать, а не после смерти. Убиралась бы ты в свой Череповец поскорее, ничего хорошего тебе здесь не светит.
Когда мы вышли на лестницу, мне показалось, что в полутьме выше этажом мелькнула какая-то неясная тень, послышался подозрительный шорох, но мне так надоело уже торчать в этой квартире, что я потянула Володю к выходу, ничего ему не сказав.
Уже на полпути к Володиной мастерской, куда мы решили отвезти коробку с архивом Веры Сергеевны, я вдруг опомнилась:
– Володя, а что это мы так просто ее впустили в квартиру? Мало ли что она какая-то семиюродная племянница – она ведь все равно должна свои права доказывать и полгода ждать?
– Да какая разница, – устало сказал Володя, – все равно из ловушки ничего не вышло. Даже если бы мы там остались, там такой гвалт стоял – все соседи слышали, ни один нормальный человек не сунется.
– Да, действительно, – согласилась я, – столько трудов, ты так хорошо пьяного изображал на выставке, все поверили. И теперь убийца останется на свободе.
Мы затащили коробку на последний Володин этаж в мастерскую, и тут только я спохватилась, что дала себе слово никогда больше сюда не приходить. Сейчас посижу немного, а потом пойду, пора и в семью возвращаться, дел много.
В квартире покойной Веры Сергеевны раздался звонок. Череповецкая племянница подошла к двери. Глазка в двери не было, и она в растерянности замерла, не зная, что предпринять.
– Полиция! – раздался за дверью требовательный мужской голос.
– Не пущу! – ответила племянница.
– Немедленно откройте! На каком основании вы находитесь в квартире, где было совершено преступление?
– Я наследница! – откликнулась женщина без прежней уверенности в голосе.
– В права наследования еще никто не вступал! Откройте и предъявите документы!
Племянница перетрусила: она догадывалась, что права ее очень сомнительны, и смело держалась только против очевидных узурпаторов, а полиция – это серьезно… Она открыла дверь.
– Ваши документы! – строго произнес вошедший в квартиру мужчина.
Женщина машинально отметила, что он был, пожалуй, слишком хорошо одет и слишком ухожен для полицейского, но, может, у них тут в Питере, полицейские живут богато? Интересное молодое несколько вытянутое лицо в веснушках, крупный хрящеватый нос… Женщина полезла в сумочку за паспортом, и в это мгновение остро отточенное лезвие вонзилось в ее горло, с хрустом перерезав гортань. Поток светлой горячей крови хлынул на одежду, на пол… Тело тяжело осело, убийца отстранился, стараясь не испачкаться кровью. Он аккуратно обошел труп, прошел в комнату, начал торопливо выдвигать ящики стола и серванта… Того, что он искал, нигде не было. Он прошел на кухню, стараясь не смотреть на окровавленное тело в коридоре. На кухне этого тоже не было. Он открыл дверь стенного шкафа, вывалил вещи на пол, но там была только старая одежда, какой-то накопившийся за десятилетия хлам, кипы стертых газет и журналов. Приставив табуретку, он даже залез на антресоли. Нет, этого нигде не было. Тогда он понял: те двое, когда они после скандала вышли из квартиры, несли большую картонную коробку. Значит, это должно быть там. К счастью, он знал, где находится мастерская художника, – а судя по тому, что они сели на восьмой троллейбус, они поехали именно туда.
Он спустился с антресолей, тщательно вымыл руки, вымыл нож – это стало у него уже привычным ритуалом, – обошел с тряпкой всю квартиру, протирая все те предметы, до которых дотрагивался. Выходя, он брезгливо перешагнул женский труп в коридоре. Сегодня он не чувствовал никаких мук совести, только раздражение и злость оттого, что никак не удавалось закончить свое дело.
На лестнице он никого не встретил, впрочем, там было так темно, что его вряд ли кто мог запомнить.
Вообще-то по натуре я человек не скандальный, но череповецкая тетка могла довести кого угодно, хоть ангела. А когда ругаешься, тратишь много нервной энергии. А когда я трачу много нервной энергии, то хочу есть. Так и сейчас – настроение у меня было плохое, к тому же напал еще зверский голод. Внутренности буквально подвело, и в желудке урчало. Я отошла подальше от Володи, чтобы он не слышал, и раздумывала, как бы потактичнее сообщить ему, что я ухожу, а сама машинально перебирала фотографии. Под руку мне попалась одна цветная, очевидно сделанная не так давно.
